Все лестницы ведут вниз
Шрифт:
Первый, кто нарушил тишину, был мужчина лет сорока, среднего возраста и в очках. В правой руке у него была красного цвета кружка от которой поднимался пар.
Второй же роста мелкого, светлый и с короткой бородкой, тоже с кружкой — черной и побольше. На вид ему лет тридцать. Оба одеты по-домашнему, в майках и спортивных штанах, только на мелком была еще рубашка. Они молча последовали к лавке, располагавшейся немного поодаль от Ани.
Проходя мимо нее, тот, что постарше, пожелал доброго утро Ане, а мелкий, похоже, только из приличия поздоровался с ней, так как не мог уже промолчать. В таком случае надо было соблюсти некоторые формы, заданные старшим другом. Вообще, оба были веселы и улыбки не сползали с их
— Депрессивная какая-та, — сказал мелкий, присаживаясь на лавку.
— Я все слышу, — раздражаясь отреагировала Аня.
— Падре, ты детей тут не обижай, — сказал второй, вытянув ноги и поднося кружку ко рту.
— Я же сказала, что все слышу! — загорелись у нее глаза. Мало того, что ее не замечают в палате, а теперь еще говорят о ней так, будто бы и нет ее вовсе; будто бы Аня — какая-та вещь, не понимающая человеческой речи. Это было оскорбительно!
— Вы извините его, — сказал старший, — у них в церкви все ни от мира сего.
— Да, — согласился другой, — церковь убивает душу, если верить чисто теоретически, понимаете?
Аня не знала, как отреагировать. Одно из двух: либо они и вправду дураки, либо оба насмехаются над ней. Не будь ей так интересно понаблюдать за «придурками», она бы тут же высказала им все, что посчитала бы нужным, не стесняясь на слова — скороговоркой, как хорошо это умеет. Но Аня решила сдержать себя — все же интересно, но оставлять все это просто так тоже нельзя, потому и ответила она просто назвав их идиотами и отвернувшись от «дураков», достала из кармана пачку, а из нее сигарету, которую скорым движением руки подкурила.
— Видишь, непорочными устами истина сказана! — поднял мелкий вверх палец. По нему действительно не было понятно, шутит он, или говорит серьезно. — То, что я идиот — это правда, вернее и не скажешь. Можешь ты это признавать, или нет, но ты тоже идиот, с одной лишь оговоркой, что во всяком случае идиот ты меньший, чем я, а выходит — почти не идиот.
— Падре, ты там что-то про свой духовный опыт хотел мне сказать, — выдохнул дым и отпил из кружки.
— Ах да! Хорошо, что напомнил. Клянусь, ни в какой церкви такого опыта не испытать, хотя опыт этот чисто христианский — с уверенностью могу тебе сказать. В один день, как-то появилось у меня немного денег и лежали они у меня просто так, без дела, в келии спрятанными в Минеях. Ну а на что мне то их тратить? Я простой трудник, мне деньги как таковые не нужны. Да и обитель у нас не бедная и казначей не скряга — если на что нужно, денег даст. Признаться, я не раз пользовался этим. Но за этим — да, я проступок признаю, а за тем, что расскажу — не признаю, хотя в помышлениях проступок есть однозначно, но опыт все окупает.
— Да ты, падре, пока к сути подойдешь, мы по пачке уже выкурим. Ты по существу говори.
— Так надо же вступление некоторое сделать, а то не поймешь еще меня, а выйдет — зря рассказал. Дело то очень интимное — до глубины души пробрало. Ну вот, не выдержал я напора страстного, меня постигшего как-то вечером, после вечернего правила в храме, и полез тайком через забор, конечно же предварительно взяв денежек. Притон я знал уже где находится, не раз до монастыря там бывал. Купил коньяка, сразу на месте отпил, и за пазуху его. Я так всегда ходил раньше… Наверное и ты тоже, раз мы по одной статье здесь.
— Нет, до такого я не доходил, и надеюсь, что сие место мой этот путь обернет в благую сторону.
— Надейся конечно. Пока надеешься — ты человек, а без надежды никто и жить не сможет. Так вот, подзаправился я и поймал машину. Сказал водителю адрес и он повез меня, а я сижу себе спокойно на заднем сидении, да коньячок попиваю. Знаю, что ехать с пол часа, ведь притон совсем с другой стороны
Хозяйка меня узнала, заулыбалась, подумала, что постоянный клиент вернулся. Я ведь туда всю дорогу вытоптал в свое время. Другими словами, на хорошем я там счету был. Говорю ей сразу, с ходу: давай мне, говорю, даму что всех похотливее, развратнее, потому как желаю вспомнить лучшие свои времена. Есть такая, говорит она мне, новенькая, от клиентов отбоя нет. Все кто с ней бывали, только ее потом и желают. Девочки, говорит, жаловаться начали и козни ей строить хотят, только вот она, хозяйка, за свое золотце спиной стоит. Любую, говорит, выкину, хоть всех сразу, а эту никому не отдам.
Ну, говорю, веди меня к своему золотцу, если даже, говорю, половина из того, что я услышал — правда, на ночь ее возьму, да и еще приплачу сверху. Ну вот, захожу я в ее комнатку после того, как милашке сообщили о мне, а она сидит на кровати: ножки вместе, ручки на коленках, а головка так скромно при скромно опущена, будто бы стесняется. Кожа белая при белая, а волосы такие черные! Ну, думаю, это она своей видимой скромностью берет, а в остальном, наверное, девушка обычная. Такой вот у нее метод, говорю себе. Раз так, думаю, то будь по-твоему, я тоже поиграю в романтику и даже пожалел, что винца с собой не взял, да свечек с цветами надо было. Ох! Как, думаю, было бы забавно. Пол ночи бы ради такого дела просидел бы с ней, да только ради того, чтобы в романтику поиграть. У меня же такого никогда не было — одна плоть перед глазами. Я, признаться, раньше то и женщину в женщине не мог разглядеть.
— Что-то я не понимаю, падре, в чем же опыт твой духовный? В романтике? Тогда, скажу я тебе, это совсем не оригинально.
— А ты дослушай! Вам, юристам, по форме все надо, как по образцу, а я ведь специально детали описываю. Может так тебе будет понятнее. Только мне кажется, зря я начал. Не поймешь ты меня. Вот подхожу к сути и уверен — не поймешь.
— Говори уж, раз начал, а там посмотрим, пойму я твое откровение, или нет.
— Присаживаюсь я к ней, поиграть думаю. Занес этак руку к волосам и начинаю ее черные локоны отодвигать, шепчу ей на ушко, что она самая при самая, а она не двигается, не шелохнется, только ресницы немного подрагивают, да губку нижнюю застенчиво припустила.
И тут меня как током ударило, даже рука отлетела. Не знаю, я может быть с десяток, а то и больше минут, вот просто сидел, сидел и смотрел на нее! И главное, не мог понять, что произошло и с кем, главное, произошло! В ней что-то, или на меня какой удар нашел! Потом думаю, не сидеть же так весь час, надо и с пользой его провести. Хочу начать — положить руку на ножку, к примеру, а не могу, представляешь? Вот просто не могу, как будто за стеклом сидит, как будто что-то не дает прикоснуться. Я живо падаю на колени и хочу посмотреть в ее глаза, но она не показывает мне их, не смотрит на меня, а куда-то вниз, наверное на руки. И тут я понимаю на сколько она прекрасна, и не в плане ее телесной красоты! Я тогда прочувствовал ее душу и она была яркая такая, светлая. Не знаю как это объяснить. Я ведь тогда подумал: поцелую я ее ручку, потому что благоговею перед ней, по-настоящему благоговею как перед святой. Но и здесь я не в силах оказался прикоснуться — поцеловать ее ручку, на столько она… выше что-ли!