Все люди смертны
Шрифт:
Гарнье упал с первым залпом. К утру восстание было подавлено.
Арман сидел на краю моей кровати, лицо его заметно осунулось; он подался вперед и положил мне руку на плечо:
— Расскажите.
Его верхняя губа распухла, на виске был синяк. Я спросил:
— Это правда, что вас отдадут под трибунал?
— Правда. Я расскажу… Но сначала вы.
Я смотрел на желтую лампу, которая мерцала под потолком. В дортуаре было пусто; из-за стены доносились
— Всегда бывает одно и то же, — сказал я.
— Что вы имеете в виду?
Я закрыл глаза; я с усилием погружался в этот бездонный хаос, клубящийся за моей спиной. Кровь, огонь, слезы и песни. Я помню, как всадники галопом влетали на улицы города, швыряли зажженные факелы в окна домов, их лошади давили копытами детские головы и женские груди, на их башмаках была кровь, выли собаки.
— Душат женщин, разбивают о стены детские черепа, мостовая становится красной от крови, и живые становятся трупами.
— Но что было тринадцатого апреля на улице Транснонен? Я именно об этом хочу знать.
Улица Транснонен, 13 апреля. Почему именно об этом? За три месяца прошлое мертвеет не меньше, чем за четыре сотни лет.
— Мы вышли на улицу, — начал я. — Нам сказали, что Тьер сам объявил с трибуны об успехе Лионского восстания, и мы кинулись строить баррикады. Все пели.
Когда-то все высыпали на площадь, потом бегали по улицам с криками «Смерть дьявольскому отродью!». Все пели.
— А потом? — спросил Арман.
— Утром пришли солдаты. Они смели баррикады, ворвались в дома и перебили всех, кто попался им под руку.
Я пожал плечами:
— Я же говорю вам: всегда одно и то же.
Мы помолчали, и Арман спросил:
— Как же вы не поняли, что это была ловушка? Двенадцатого вечером Тьер знал, что восстание подавлено. Когда он спровоцировал бунт, все вожаки республиканцев уже были арестованы, меня тоже арестовали…
— Мы узнали об этом позже, — сказал я.
— Но ведь у вас есть опыт, вы должны были чувствовать опасность и предотвратить восстание.
— Они рвались на улицы, и я пошел с ними.
Арман передернул плечами:
— Вам надо было не следовать за ними, но представить события в правильном свете…
— Но я не могу выбрать за них «правильный свет».
Он раздраженно смотрел на меня, и я пояснил:
— Я способен сделать то, о чем меня просят. Но как мне решать вместо других? Откуда мне знать, что для этих людей хорошо, а что плохо?
Антонио умер двадцатилетним с улыбкой на губах; Гарнье жадно караулил смерть, которая вышла к нему из-за угла; потухшее, одутловатое лицо Беатриче склонялось над манускриптами. Они сами были себе судьями.
— Не думаете же вы, что они хотели этой бойни? — жестко спросил Арман.
— Неужели это такое уж большое несчастье?
Мертвые были мертвы, живые — живы; узники примирились со своим заточением: они освободились от изнурительного труда и наконец могли смеяться, отдыхать и разговаривать. Перед смертью они распевали песни.
— Боюсь, что месяцы тюрьмы изнурили вас, — сказал Арман.
— А вы разве не измучены? — спросил я, вглядываясь в его бледное лицо.
— Вовсе нет.
В его голосе было столько страсти, что я стряхнул оцепенение, в котором пребывал. Я резко встал и прошелся по дортуару.
— Вся организация обезглавлена, не так ли?
— Да, по нашей вине. Что это за конспирация под носом у властей? Вот нам урок на будущее.
— Какое будущее? Вас осудят на десять, а то и двадцать лет.
— Через двадцать лет мне будет всего лишь сорок, — заметил Арман.
Я молча смотрел на него, потом сказал:
— Я вам завидую.
— Почему?
— Вы умрете. Вы никогда не станете таким, как я.
— О, я хотел бы жить вечно! — воскликнул он.
— Да, я тоже когда-то так говорил, — вздохнул я.
Я сжимал в руках зеленоватую бутыль и думал: сколько всего я смогу сделать! Марианна металась по комнате: «У меня так мало времени!» И я впервые подумал: а ведь это наше дитя.
— Я выведу вас отсюда, — сказал я.
— Каким образом?
— Ночью во дворе только двое охранников, они вооружены. Но тот, кто неуязвим для пуль, сможет некоторое время отвлекать их внимание, а беглец успеет тем временем взобраться на стену.
Арман покачал головой:
— Я не хочу сейчас бежать. Мы очень рассчитываем на резонанс, который будет иметь наш процесс.
— Но нас с вами со дня на день могут разлучить, — заметил я. — И нам очень повезло, что мы оказались вместе. Не теряйте времени, воспользуйтесь этим.
— Нет. Я должен остаться.
Я пожал плечами:
— И вы тоже!
— Я тоже?
— Вы выбираете мученичество, как и Гарнье?
— Гарнье выбрал бессмысленную смерть, и я его осуждаю. Но я полагаю, что нигде не могу принести так много пользы, как здесь.
Он обвел взглядом пустой дортуар; там, за стеной, они сидели за накрытым столом, громко смеялись и горланили пьяные песни.
— Мне говорили, что в тюрьме Сент-Пелажи режим довольно мягок?