Все люди - враги

Олдингтон Ричард

– Тогда мне придется только это и говорить целый день.

– Ну, хоть не целый день, а время от времени, так через час, что ли? Ты знаешь, как важно для женщин, когда им говорят, что они красивы и что их любят и желают! Ведь нам приходится вечно притворяться, будто мы уверены в себе, когда на самом деле этого нет. Нам нужно, чтобы нас постоянно поощряли в этом. Если бы ты знал, как бывают признательны женщины за самую ничтожную искреннюю похвалу. Мы, как кошки перед блюдцем сливок, так и слизываем их. Только сливки

должны быть настоящие, понимаешь?

– Вот-вот, видишь, ты смутила меня. А я только что собирался сказать что-то про твои глаза.

– Ах, скажи, ну, прошу тебя, скажи!

– Ну, теперь, когда мне приходится думать, это выйдет как-то глупо. Я только хотел сказать, что вчера я все время как-то огорчался, когда видел, что у тебя такие грустные и немножко как будто испуганные глаза, а сегодня...

– Ну, а сегодня?

– Это почти прошло, но не совсем. Протяни руку жизни, моя радость, пусть она ведет тебя, доверься ей.

Но я еще что-то хотел сказать. Ах, Кэти, я же без умолку болтаю. Я никогда так много не говорил с тех самых пор...

– С каких пор?

– Ах, с очень давнего времени, когда я был с одной молоденькой девушкой в местечке, которое называлось Эа, в апреле тысяча девятьсот четырнадцатого года. Она была прелестна. Ты бы, наверное, приревновала меня к ней.

– Ты жалеешь о ней, Тони?

– Нет, мне гораздо больше нравится се сестричка - они близнецы.

– Ты это и хотел мне сказать?

– Нот, но подожди, пока уйдет старушка. Я не могу говорить при ней. Grazie, grazie, signora [Благодарю вас, синьора (итал.)], - сказал он, обращаясь к Мамме, которая хлопотливо суетилась около стола.

– Я сразу почувствовал, что телятина будет жесткая, как только увидел ее, - добавил он, обращаясь к Кэти, - она у них всегда такая. Они дожидаются, прежде чем зарезать теленка, чтобы он стал быком и получилось побольше vitelli [Телятины (итал.)]. Самая громадная воловья туша, которую мне когда-либо довелось видеть, была выставлена в Пистойе, и на ней был ярлык vitello giovanissimo [Молодая телятина (итал.)].

– Так это ты мне о телятине хотел сказать?
– спросила Кэти, расхохотавшись.

– Нет, - ответил Тони глубокомысленно.
– Я пытался сказать это, когда мы еще только сели в vettura, но не смог, потому что мы все время смеялись. Видишь, Кэти, мне пришло в голову, что с тех пор, как я приехал, я только и делаю, что навязываю тебе свои желания.

– Мне это очень приятно. Я с радостью буду и впредь твоей одалиской, если это всегда будет так восхитительно.

– Да нет, Кэти, я говорю совершенно серьезно.

Я распоряжался нашим вчерашним днем, распоряжался сегодняшним утром, во все совал свой нос, даже диктовал телеграмму.

– Но, Тони, дорогой, мне доставляло такое удовольствие, что ты делал это. Я только этого и хотела.

Разве

ты не знаешь женщин и не понимаешь, что они с наслаждением подчиняются мужчине, в которого влюблены. И ты лишил бы меня удовольствия, если бы не командовал, не держал себя почти как командир, идущий впереди своей роты. А кроме того, ты два раза позволил мне поступить наперекор тебе.

– Когда?

– Вчера днем, когда я ушла и плакала втихомолку несколько часов подряд из-за того, что должна с тобой расстаться, и еще... ночью, - добавила она, опуская глаза.

– Ну, я думаю, что мне пора сдать командование, - сказал Тони.
– По крайней мере, хоть на время.

На остаток сегодняшнего дня ты примешь обязанности командира, и я даже не буду тебе ничего подсказывать. После того как отдохнешь, делай, пожалуйста, что тебе вздумается, хочешь со мной, хочешь одна.

– Но, Тони, я вовсе не хочу быть одна. Я хочу быть с тобой. А что касается отдыха, я никогда не ложусь днем.

– А почему же ты вчера легла?

– Ох, милый, я была так расстроена, у меня точно дрожало все внутри. Я хотела все продумать и решить, что мне делать.

– Вот не верю, что такие вещи можно обдумывать, - ответил Тони.
– А по-твоему, можно? Мне кажется, тебе следовало просто подождать и поступить так, как тебе подскажет чувство. Ты тянулась ко мне, все в тебе тянулось ко мне вчера вечером. А то, что ты должна была, как тебе казалось, мне сказать, могло быть сказано и забыто между двумя поцелуями.

Но забудем об этом. Как ты думаешь распорядиться нами сегодня?

– А тебе не хочется побыть одному?

– Во всяком случае, не больше пяти минут. Кэти, ты единственный человек на свете, которому я могу сказать это по чистой совести. Когда я бывал с другими людьми, я непременно должен был уединяться на несколько часов, иначе я с ума сходил. Они вечно раздражали меня, вечно навязывали свои мысли и чувства, которые были мне не нужны. А ты не только даешь мне полную свободу думать и чувствовать так, как я это делал бы, будучи один, ты делаешь мои переживания тоньше и острее, и - больше того - ты внушаешь мне чувства и мысли намного лучше тех, что бывают у меня, когда я остаюсь один.

– Как ты думаешь, Тони, все влюбленные чувствуют одинаково? Ты сейчас описал - и лучше, чем я могла бы это сделать сама, - точь-в-точь то, что я чувствую, когда я с тобой. Ну, рассказать тебе мои планы на сегодня или я просто буду заставлять тебя выполнять мои требования одно за другим?

– Да, да, лучше так. Я обожаю сюрпризы.

– А ты будешь меня слушаться?

– Беспрекословно, donna mia belja ed adorata [Моя прекрасная и обожаемая (итал.)].

Они просидели около часа за кофе, затем Кэти поднялась. Тони тоже встал и вопросительно посмотрел на нее.