Все сонеты Шекспира

Шекспир Уильям

CXXIII

Нет, Время, не хвались, что я затих! Ты строишь много новых пирамид, но чуда новизны не видно в них, а только подновлённый внешний вид. Не вечны мы и радости полны, что обретаем твой давнишний хлам. Мы верим не преданьям старины, а в то, что всё ты даришь только нам. Но старому и новому в укор я с баснями твоими спор веду; всю эту ложь и всё, что видит взор, ты создаёшь буквально на ходу. Назло тебе, назло

косе твоей клянусь я верным быть любви своей!

CXXIV

Будь отпрыском судьбы любовь моя, ублюдком высших сфер, его бы мог наш Век, добра ли, злобы не тая, и выполоть, и превратить в цветок. Нет, случай не помог любви моей. Ей блеск весёлой роскоши постыл и не по нраву ужас мятежей, чью силу век наш в моду превратил. Любовь, смутив предательский расчёт, внаём сдающий время по часам, свои расчёты с вечностью ведёт назло жаре и проливным дождям. Пускай глупцы мне это подтвердят, чья гибель — благодать, а жизнь — разврат.

CXXV

Носить ли мне с собою балдахин, лаская душу честью показной, или готовить место для руин, создав подножье славы вековой? Мне ли не знать, как платят по счетам, лишась всего в погоне за тщетой, и тратят, чтобы взять по мелочам, и портят вкус изысканной едой? Нет, поклоняться сердцу твоему — простой, но честный долг любви моей, и в наш обмен взаимный ни к чему нам недостойных привлекать людей. Прочь, соглядатай! Чем подлее ты, тем больше в честном сердце правоты!

CXXVI

У Времени, мой мальчик, отнял ты часы, косу, зерцало красоты и на глазах стареющих друзей с годами расцветаешь всё пышней. Зато Природа, госпожа невзгод, придерживает твой успешный ход, чтобы, минуты жалкие губя, унизить Время и спасти тебя. Но бойся, фаворит её щедрот! Она свой клад недолго бережёт и, хоть свести все счёты не спешит, но ты оплатишь весь её кредит.

CXXVII

Когда-то не считала красота красивым чёрный цвет, зато сейчас, её права присвоив, чернота фальшивой красотой морочит нас. Назло природе сделался урод прекрасен с накладным своим лицом, а красота приюта не найдёт, покрыта грязной ложью и стыдом. Вот почему глаза любви моей вороньей отливают чернотой, скорбя по тем, кто с помощью затей подложною блистает красотой. Но так прекрасен этой скорби взгляд, что все о красоте такой твердят.

CXXVIII

Когда кладёшь ты нежные персты на инструмент, о музыка моя, и, слух мой потрясая, правишь ты созвучьем

гибких струн, — терзаюсь я, что клавиши к твоим спешат рукам собрать лобзаний нежный урожай; что не моим застенчивым губам, а дереву достался этот рай. О нём мечтая, хочется им стать на место клавиш, чтоб губам живым твои персты дарили благодать, а не скользили по щепам сухим. И если в этом клавишей мечта, — ты им оставь персты… а мне — уста.

CXXIX

Растленье духа в гибели стыда — вот суть разврата. Посему разврат — жесток, вины исполнен и вреда, фальшив, кровав, изменами чреват. Страсть утоливший презирает страсть, хотя за ней бежал; но миг спустя, хоть избежал её, но в ней пропасть, схватив приманку, может не шутя. Безумец, он желаньями гоним; владеть желает, овладев вполне; то счастье, то печаль владеют им; вкусив восторг, он бродит как во сне. Все это знают, но напрасный труд — бежать с небес, что в пекло нас ведут.

CXXX

Не солнца свет в очах любви моей; и на устах кораллов красных нет; темнее снега масть её грудей; у проволочных прядей чёрный цвет. Дамасских роз пунцово-бледный сад цветами не снабдил её ланит; и мне любой приятен аромат, когда у ней дыхание смердит. Хотя мне по душе её слова, но музыка звучит куда нежней; не видел я походки божества — шаги моей любимой тяжелей. Но тех она милей, кого хвала в сравненьях показных оболгала.

CXXXI

Ты — деспот, ты такая не одна, чей нежный лик суровостью объят; моя душа смертельно влюблена в тебя, в ком заключён бесценный клад. Но страстных стонов, говорит иной, не вызовет ни в ком твой внешний вид, а я, задетый этой клеветой, молчу, хотя душа моя кричит, что я стенал на тысячу ладов, представив эти милые черты, и как свидетель клятву дать готов, что смуглостью своей прекрасна ты. Но если ты в делах своих черна, ложь о тебе из них и сплетена.

CXXXII

Люблю твой взор, жалеющий о том, что ты меня измучила в сердцах; скорбит он в чёрном трауре своём по мне, приметив боль в моих глазах. Но так щека востока не горит в лучах зари, и запада покой так вполовину славой не покрыт, что засверкала с первою звездой, — как светел траур взора твоего! Но лучше сердце трауром убрать и состраданье облачить в него, поскольку скорби цвет тебе под стать. Что красота черна, в том клятву дам, — и в том, что страшен вид не чёрных дам.