Все сонеты Шекспира

Шекспир Уильям

CXIII

С тобой расставшись, я прозрел душой, а взор, что мне указывает путь, хотя и не походит на слепой, но не имеет зрячести ничуть; Глядит, но мозгу не передаёт ни птицы очертаний, ни цветка, поскольку обнаруженных красот не в силах распознать наверняка; Добру и злу, рассветам и ночам, уродству и вершине красоты, стрижам и галкам, рекам и горам присвоить норовит твои черты. Ты у меня в душе, и потому она

не верит взору моему.

CXIV

Ужель мой мозг, где ты взошёл на трон, вдыхает лесть, холеру королей? Или мой взор правдив, но, увлечён любовною алхимией твоей, из мерзких тварей и аморфных тел твои подобья — ангелов — творит и, где бы луч его ни пролетел, плохому придаёт прекрасный вид? Нет, вьётся лесть у взора моего, и, чтобы мозг мой поглощал её, мой взор, усвоив слабости его, готовит королевское питьё. И это грех, но если в чаше яд, сначала пьёт его мой грешный взгляд.

CXV

Я лгал, твердя в стихах, что не могу тебя любить сильней, но отчего не разгореться ярче очагу, что полыхал вовсю и до того? А время, чьим причудам счёта нет, вползает в повеленья королей, тупит желанья, портит кожи цвет, уводит ум от сущности вещей. Зачем, страшась мучений временных, я не сказал: «Нельзя любить сильней!» — и, укрепясь в сомнениях своих, жил днём одним за счёт грядущих дней? Любовь — дитя, и разве я бы мог растеньем пышным называть росток?

CXVI

Союзу верных душ чинить помех не стану я. Любви не знает тот, кто от её греха впадает в грех, а если повелят уйти, — уйдёт. О нет! Любовь — ориентир земной, твердыня в шторм, знакомая звезда, что с непонятной силой за собой влечёт неисчислимые суда. Любовь не служит Времени шутом, хоть красоте серпом грозит оно; меняться каждый час и с каждым днём любви до самой смерти не дано. А докажи мне лживость этих слов, — и нет любви, и нет моих стихов.

CXVII

Скажи, что я, по скупости своей, в долгу остался у твоих щедрот; что позабыл я о любви твоей, хотя меж нас привязанность растёт; что свой досуг я подарил глупцам, хотя сполна ты выкупил его; что парус свой доверил всем ветрам, вдаль уходя от взора твоего. Мои ошибки называй виной, поверив подозрениям своим, но нелюбовью вид суровый свой не заряжай, не будь неумолим. Неверностью своей проверил я, насколько мне верна любовь твоя.

CXVIII

Как мы для аппетита дразним рот приправой пряной, или как мы пьём отвар,

чтобы болезненный исход болезнетворным упредить питьём, — так я, пресыщен сладостью твоей, её разбавил горечью приправ и, болен страстью, счёл всего нужней лечение начать, не захворав. Любовная политика моя отозвалась не хворью, а бедой: страдая добротой, пытаюсь я лечить здоровье волею дурной. Лекарство станет ядом для того, кто заболел от взгляда твоего.

CXIX

Какой из слёз Сирен я пил настой, что в грязных колбах сварен был в аду! Мечту сменял я страхом, страх — мечтой, а в миг победы обретал беду. Как страшно ошибался сердцем я, когда был счастлив! Так я был разбит безумной лихорадкой бытия, что чуть глаза не вышли из орбит! О польза бедствий! Под влияньем зла становится добро ещё добрей, а если страсть повторно возросла, то быть ей чище, краше и прочней. И горько мне, что втрое больше злом я добывал, чем воздавал добром.

CXX

Я рад, что зло твоё меня гнетёт и, опечаленный своей виной, сгибаюсь, ощутив ошибок гнёт в своей душе, ни медной, ни стальной. И если ты моим обижен злом, как я твоим, — ты побывал в аду, а я понять, насколько был грехом твоим задет, досуга не найду. Мучений наших ночь могла вполне моей душе о прошлом намекнуть, чтоб я тебе, как ты когда-то мне, бальзам смиренья влил в больную грудь. Наш грех взаимен; я его ценой твой искуплю, а ты — искупишь мой.

CXXI

Пристойней зваться подлым по делам, чем ни за что считаться подлецом; и радости, неведомые нам, находят смерть во мнении чужом. Как смеют осуждать мой пылкий нрав порочные глаза? Или грехом испорчен я, и враг мой грешный прав, считая злом, что я зову добром? Ничуть! Я — это я, а недруг мой мои ошибки судит по своим; но если я — прямой, а он — кривой, то взор его не может быть иным. Кто мерзок сам, тот должен делать вид, что люди плохи, а порок царит.

CXXII

В мозгу моём, не в книжке записной — твоём подарке — память о былом удержит все заметки до одной надёжней, чем ненужный твой альбом. Навек или пока отмерен срок Природою для сердца и ума, в таких записках я б тебя сберёг, которым не страшна забвенья тьма. Отчёт любви, платившей по счетам, или никчёмный свод пустых страниц я, осмелев, назад тебе отдам, кого храню среди своих таблиц. Кому нужны для памяти листки, тот всё забудет сердцу вопреки.