Все сонеты Шекспира

Шекспир Уильям

XCIII

Что ж, буду верить верности твоей, как рогоносец, видимость любви считать любовью, видя всё ясней, что сердцем не со мной мой визави. Но ненависти нет в твоих очах и мне измены вроде не грозят, ведь выдают обман в иных сердцах и хмурый вид, и бегающий взгляд. Но небеса тебя создали так, твоё лицо любовью озарив, что если в мыслях ты попал впросак, то взор твой будет ясен и правдив. В тебе, как Евы яблоко в раю, порок

пятнает красоту твою.

XCIV

Кто силу может выказать сполна, но никому не причинит обид; кто движет всем и вся, но, как стена, не дрогнув, пред соблазном устоит, — тот, небесам наследуя один, не расточит естественных даров, в своём лице король и властелин, кому любой прислуживать готов. Цветок, он славит лето что ни год, не оставляя по себе следов, но если тот цветок внутри гниёт, он хуже наихудших сорняков. Хоть и красива лилия на вид, бурьян прекрасней, если та смердит.

XCV

Грехам ты даришь нежный аромат; они, как черви в розовых кустах, на честном имени твоём кишат, и ты в своих купаешься грехах! Как ни судачат злые языки, что от беспутства ты неотделим, ты славишься бесславью вопреки, затмив злословье именем своим. Пороки сняли славный особняк, в тебе не без уюта поселясь. Преобразится здесь любой пустяк, под маской красоты скрывая грязь. Но слишком на себя ты много взял: в дурных делах затупишь и кинжал.

XCVI

Здесь юный твой разврат грехом зовут, а там в чести твой юношеский пыл, но любят всё твоё и там, и тут: свой пылкий грех в любовь ты обратил. На перстне королевы засверкав, поддельный камень цену обретёт, и ложный блеск твоих пустых забав в тебе находит истины оплот. Немало волк зарезал бы ягнят, когда бы на ягнёнка походил, и ты бы похищал за взглядом взгляд игрой своих великолепных сил. Не делай так. Настолько мы близки, что мне и честь твоя не пустяки.

XCVII

В какой зиме меня оставил ты, о, радость прежних дней! В какой поре — холодной и угрюмой нищеты; в каком опустошённом Декабре! И лето истекло, и от плодов распухла осень, в тягости своей беременных напоминая вдов, едва бредущих с похорон мужей. Но всё, что возросло, казалось мне скоплением ублюдков и сирот; и онемели птицы в вышине, и сникла радость без твоих щедрот. А если птица запоёт с тоски, в предзимнем страхе вянут лепестки.

XCVIII

Нас разлучил разряженный Апрель, когда весной, вставая на котурн, во

всё вдохнул он юношеский хмель, и прыгал хохоча старик-Сатурн. Но песни птиц, и аромат садов, и лепестков многообразный цвет мне не внушили свежих летних слов; не рвал я пышной прелести в букет. Я не дивился лилий белизне, не восхищался киноварью роз; всю красоту твою, казалось мне, на них с тебя художник перенёс. Мне без тебя — зима, а призрак твой меня утешил, как цветы весной.

XCIX

Фиалку я бранил за воровство: «Где ты нашла, плутовка, запах свой, как не в дыханье друга моего? А лепестки окрасила весной, должно быть, кровью пурпурной его?». Взят майораном блеск твоих волос, а свежесть кожи — лилией взята. Тут страшный стыд охватывает роз: зарделась эта, побелела та. А третья — ни румяна, ни бледна — твоё благоухание крадёт. но за разбой наказана она: её съедают черви в тот же год. Цветов немало мой находит взгляд, и все тебя ограбить норовят.

C

О Муза, где ты! Что молчишь о том, кто силу дал тебе? Зачем твой пыл, ничтожный образ высветив лучом, пустою речью мощь свою затмил? Опомнись, Муза! Долгий перерыв ты искупи изысканным стихом, воспой того, кто любит твой мотив, перо твоё исполнив мастерством. И если вдруг лицо любви моей приметы Времени избороздят, убей его сатирою своей, чтобы над ним глумился стар и млад. Любовь мою восславив, отберёшь у Времени косу и острый нож.

CI

О Муза, почему изображать ты не желаешь правду в красоте, ведь это и любви моей под стать, и ты окажешься на высоте? Ты скажешь, Муза: «Правде не нужна расцветка, у неё особый цвет; и красоте без правды грош цена, и лучшее хорошему во вред». Но не прощу тебе я немоты! Моя любовь достойна жить в веках не в позолоте гробовой плиты, но в сказанных тобою похвалах. Урок мой затвердив, запечатлей бессмертные черты любви моей.

CII

Люблю сильней, хотя на вид остыл, люблю не меньше, но исподтишка. Кто всем твердит про свой любовный пыл, свою любовь пускает с молотка. Мы упивались чувства новизной, я песнями встречал любви цветок, как Филомела, что поёт весной, а летом прячет дивный свой рожок. И летней ночью мог бы соловей тоскою исходить, но звонкий гнёт отягощает тишину аллей, а в общем гаме счастье не живёт. Я больше не пою. Я стал немым, тебя не муча пением своим.