Всё становится на места
Шрифт:
Я тоже прислушиваюсь, но не слышу ничего, кроме нашего дыхания и остальных звуков, которые мы же сами и производим. Разве что порой издалека доносится лёгкий скрип, но его, вероятно, издают стволы.
Спустя некоторое время мы добираемся до развилки. Одна дорога уходит влево, вторая продолжает вести вперёд.
— Следы затоптаны, — ворчит Марлин, опускаясь на колени. — Ничего не понятно. Впрочем, к чему нам следы! Левая дорога ведёт к Городу, и пойди они туда, нам бы не пришлось их искать. Значит, они ушли прямо!
И мы отправляемся прямо. Гилберта, похоже, не тяготит вынужденное молчание, а я изнываю. Лёгкая беседа отлично скрасила бы этот унылый путь, к тому же, вдруг нужно будет подать сигнал тревоги? Да и время обеда подошло, а как о том сказать? Почему мои спутники не беспокоятся об этом?
Я плетусь, пребывая в тоске и лёгком беспокойстве. По сторонам смотреть надоело, там одно и то же — старые замшелые стволы да уныло опущенные ветви, лишённые листьев. Потому я гляжу вниз, и вдруг мне кажется, что в пыли под ногами можно различить следы больших ботинок. Вряд ли клыкастые носят обувь, а потому это должны быть отпечатки ног Брадана. Насколько я помню, он носит здоровенные башмаки.
Засмотревшись на следы, я едва не натыкаюсь на спину Марлина. Он почему-то остановился. Может быть, мы наконец устроим привал и пообедаем? Но нет, колдуна привлекло что-то впереди.
Я выглядываю из-за его плеча и вижу клочок ткани, темнеющий на дороге, а также две или три пуговицы неподалёку. У Бартоломео был кафтан из такого же плотного тёмно-синего сукна.
Марлин поднимает одну из пуговиц. На ней изображена маленькая крылатая жаба.
— Это принадлежало вашим друзьям? — спрашивает Марлин. Интересно, он издевается или забыл, что...
— Да, — говорит Гилберт, присматриваясь к пуговице. — Это точно с одежды капитана.
— Ты уже можешь говорить? — удивляюсь я. — Ой, и я могу.
— Конечно, заклинание ведь действовало только до леса, — рассеянно отвечает мой друг и вновь устремляет всё внимание на находку. — Кажется, кто-то увёл их силой, но без особой борьбы, крови не видно.
— Если ударили тупым предметом, крови могло и не быть, — сообщает Марлин. — Но кажется, что отсюда их не тащили, а именно увели, значит, ваши друзья оставались в сознании...
Я почти не разбираю, о чём они там говорят, поскольку пребываю в сильном возмущении. Это значит, мы могли начать разговаривать уже давно? Почему Гилберт молчал, раз знал об этом? Он не хотел говорить со мной? Остался ли у меня ещё репейник?
— Сильвер! Ты слышишь? — доносится до моих ушей голос этого предателя. — Пойдём, чего встал.
— Да-да, уже иду, — говорю я и бреду вслед за ними по дороге.
Вскоре нам встречается ещё одна развилка, у которой мы немного спорим. Дело в том, что в одну сторону уходит более широкая и светлая дорога, вторая же ведёт под такие густые сплетения стволов, что уже в двух шагах начинается мёртвая темнота. Марлин отчего-то настаивает, что нам нужно именно туда.
— Но ведь не похоже, что сюда ведут следы, — упирается Гилберт.
— Что ты споришь? — сердится наш проводник. — Знаешь, какое у меня чутьё?
— А вы не можете взять след при помощи заклинаний? — вмешиваюсь я.
— У меня не получится, — отнекивается Гилберт. — Нет нужных компонентов.
— А я и так твёрдо знаю, что нам нужен вот этот путь, — Марлин указывает в сторону тёмной дороги, а затем, ставя точку в споре, идёт вперёд.
Нам не остаётся ничего другого, кроме как следовать за ним. На всякий случай мы с Гилбертом берёмся за руки.
Сперва становится не видно совсем ничего вокруг, и я стараюсь идти, почти не поднимая ноги от земли, чтобы не пропустить яму или торчащий корень. Затем глаза привыкают и становятся различимы силуэты, идти становится легче, но руку Гилберта я на всякий случай не отпускаю.
Ветви над этой дорогой иногда спускаются так низко, что приходится наклонять голову. Один раз я пугаюсь мха, свисающего с ветки — он внезапно бьёт меня по лицу. Затем откуда-то неожиданно вылетает то ли птица, то ли летучая мышь, задевает меня крылом и уносится с тонким писком. Но больше всего мне не нравится, что я не замечаю никаких следов на тропе.
— Гилберт, тебе не кажется, что Бартоломео и Брадан не могли здесь идти? — шепчу я. — Разве они не должны были потревожить весь этот болтающийся мох? Не ползли же они на брюхе, в самом деле.
— Я сомневался с самого начала... — говорит было мой друг, но Марлин тут же нас прерывает.
— Будете спорить, — гремит он, — пойдёте первыми! Готовы выбирать дорогу, уверены, что отыщете верный путь и не попадёте в беду? Что, молчите? Вот то-то же. Вы лучше вперёд посмотрите.
Впереди и вправду делается светлее, деревья расступаются, поднимая ветви, и здесь на них даже есть листва. Слышится знакомый звук, и вскоре я понимаю, что это журчит родничок. Слева от дороги нашему взору открывается поляна с небольшим, но чистым озерцом, вокруг которого в изобилии растут ягодные кусты.
— Здесь немного отдохнём, — командует наш проводник, и я направляюсь к кустам. Они усыпаны крупной жёлтой малиной, и я тут же выясняю, что она очень сладкая.
— Поглядите-ка! — между тем зовёт Гилберт от родничка. — Тут кто-то был!
Родник заботливо очищен и выложен плоскими камешками, красиво подобранными по форме и цвету. Рядом лежит небольшая посудина, выдолбленная из дерева — не то глубокая тарелка, не то широкая чашка. И чуть в стороне на мягкой земле виден отчётливый след большого ботинка.
— Клыкастые не носят обувь? — интересуюсь я.
— Да что ты, с их-то лапами, — смеётся Марлин. — Здесь точно побывали ваши друзья, так что мы на верном пути. Не думаю, что сейчас нам грозит опасность, потому мы можем немного передохнуть.