Все возможное счастье. Повесть об Амангельды Иманове
Шрифт:
Амангельды рассчитывал только на собственное упорство и — втайне ото всех — на инспектора. Это очень хорошо, что удалось передать ему поклон, что инспектор помнит его. Но главное — упорство. Когда смотришь на тебенюющих лошадей, каждый раз удивляешься их упорству. Снег выше брюха, а они тонкими своими ногами пытаются его разгрести. Кажется, безнадежное дело, копыто не лопата, а все-таки за несколько часов табун может очистить поле, пасется на нем, и похрустывают лошадки льдистой травой.
Впрочем, зиму лучше не вспоминать…
Нарочный прискакал
— Собирай манатки и мотай в аул, — сказал он. — Мне велено подменить тебя. Там какой-то большой начальник приезжает, ты ему можешь понадобиться. Давай!
Никакому большому начальнику, кроме Алтынсарина, он не мог понадобиться, это ясно. Так думал Амангельды, когда увидел новенькую рессорную пролетку возле большой светло-серой, почти белой, юрты хозяина.
Близко туда он не стал подъезжать, остановился возле юрты, где жили другие батраки, соскочил на землю.
— Что за начальник? — кивнул он на пролетку.
— Большой, — ответил старый Тулеген. — Золотые пуговицы. Шапка с козырьком.
— Казах? — спросил Амангельды.
— Ты что? Какой может быть казах? Я говорю: большой начальник, русский начальник. Наверно, разрешат хозяину землю продавать или пахать разрешит.
«Зря гнал коня, — подумал Амангельды и тут же утешил себя: — А вдруг не зря? Вдруг это тот, кого посылал раньше инспектор? Только бричка слишком хорошая и суеты много».
— Скоро сурпу дадут, — сказал Тулеген. — Далеко не уходи. Если наш пахать начнет, нас запряжет, ему много людей будет нужно. Я сторожем пойду.
С каждым днем о продаже пастбищ переселенцам и о землепашестве в степи говорили больше. Амангельды это не интересовало. Он не имел и не мог иметь понятия о поистине трагических проблемах и перспективах, которые возникали в связи с переселенческой политикой царского правительства, обо всем том, что составляло заботу образованных русских специалистов, и Семена Семикрасова в том числе. Откуда босоногому подростку в рваном чапане и косматой шапке из линючего корсачьего меха было знать, что на его глазах происходит такое, что создает в степи не только новый уклад жизни и новые отношения между людьми, не только изменяет облик земли, но и саму землю.
Кликнули за сурпой. Амангельды получил большую деревянную миску, отошел в сторону, сел на плоский камень.
Сурпу не едят, а пьют. Пар от нее не шел, но бульон, заправленный овечьим сыром, был огненным под толстым слоем золотистого жира. Целый баран варился нынче в хозяйском котле. Конечно, неплохо бы к сурпе и мяса хоть кусочек. Но мясо разрезали в мелком деревянном корыте и унесли в юрту.
— Какой он на вид? — спросил Амангельды.
— Кто? — старый батрак уже управился с сурпой и как-то устал. Со стариками бывает: от еды у них сила не прибавляется, а убывает. — Кто «на вид»?
— Начальник на вид какой?
— Пуговицы золотые, — опять объяснил старик и показал на себе, где эти пуговицы пришиты. — И плечи золотые. Сам долгий, белый, без усов… А тут золото и тут золото.
Старик замолчал и прикрыл глаза, кажется, заснул с чашкой в руках.
На лугу возле аула паслось с десяток лошадей. Сразу выделились усталостью три, принадлежавшие русскому начальнику, выпряженные из его пролетки. Остальные были молодняк, в основном жеребцы.
— Это начальнику подарок, — пояснил старик. Он уже перестал спать и следил за взглядом Амангельды. — Сказали, суюнши надо начальнику.
Под видом суюнши давно уже прятали обычную в русском и казахском быту взятку.
Амангельды подумал, что его могут послать сопровождающим, гнать этих лошадей тому начальнику.
— Откуда начальник приехал? Из Тургая?
— Нет, — старик со значением поднял палец. — Из Кустаная.
Ну что ж, это кстати. Даже очень. Чтобы разведать все точно, Амангельды подошел к очагу, где копошились две жены Кенжебая; обе они были нелюбимыми, и обе ненавидели мужа за побои и унижения.
Амангельды спросил, не знают ли они, зачем его вызвали. Старшая жена сказала, что не знает, но велела никуда не отлучаться, потому что «сам» уже спрашивал.
Время тянулось медленно. В трех часах пути отсюда жила мать Амангельды, и он мог бы съездить навестить ее, однако ослушаться Кенжебая нечего было и думать.
Гостем Яйцеголового был ротмистр Новожилкин. Он редко выезжал в степь, а выехав, чувствовал себя полным хозяином всему и всем. В этом, с его точки зрения, состояла вся прелесть службы в туземном захолустье. Формальной целью его поездки в данном случае была проверка политического доноса, организованного несколькими баями, но он ничего и не хотел проверять, а лишь собирал дань, которую ему тащили без всяких просьб и намеков. И Амангельды был ему не нужен, пастуха вызвал сам Кенжебай, по своему разумению.
Ротмистр пил и ел. Впрочем, ел он не так много, и только самые лучшие куски. Когда хозяин понял, что гость скоро свалится в беспамятстве, он все-таки позвал мальчишку. Ему казалось важным, чтобы донос имел подтверждение. Давно уже хозяева степи использовали царскую администрацию для сведения личных счетов, давно тут наушничали друг на друга, но последний донос был на чиновников, один из которых был русским. Что будет, никто не знал, такой донос вполне мог навлечь беду.
Амангельды стоял в недоумении. Длиннолицый и бледный начальник сидел на атласных подушках без мундира. Рубашка его была в сальных пятнах.
— Вот, — показал на Амангельды Кенжебай. — Этот тоже может подтвердить. Это хороший парень, храбрый, смелый, джигит настоящий.
Кенжебай говорил по-казахски для высокого гостя и для Амангельды одновременно. Больше для Амангельды, чтобы тот не робел.
— Скажи, сынок, приезжали чиновники? Зачем приезжали, что говорили? Говори, не бойся.
Амангельды молчал, он ждал чего угодно, но не этого.
— Говори, сынок, не бойся.
— Это твой сын? — спросил бледный длиннолицый.