Вселенная против Алекса Вудса
Шрифт:
Доктор Лин отвел нас на обед в музейный ресторанчик, расположенный неподалеку от входа на Эксибишн-роуд, и предупредил кассиршу, чтобы не брала с нас денег, что бы мы ни заказали. Затем сказал, что ему приятно было со мной познакомиться и что он заранее приглашает меня на все выставки и прочие музейные мероприятия. Надо только сообщить ему по мейлу, что я хочу приехать, а остальное он берет на себя.
— Спасибо, доктор Лин, — сказал я, на этот раз крепко пожимая ему руку.
Пожалуй, я немного перестарался, но не жалел об этом. Мне хотелось, чтобы он понял: вялое утреннее рукопожатие — исключение, а не правило.
Я взял зеленый салат, тарталетку со шпинатом и рикоттой и три диетические колы. Доктор Уэйр заказала сэндвич с говядиной и бокал красного вина, а потом чашку кофе, который она пила мелкими глоточками, пока я делился с ней впечатлениями.
— Пожалуй, мне больше понравились не самые крупные экспонаты, — сказал я. — Метеориты, само собой, а еще минералы и насекомые. Динозавры, конечно, впечатляют, но слишком уж они большие. Невозможно толком осмотреть, все время отвлекаешься на детали. Зато экспонаты поменьше…
Я замолчал, подбирая нужное слово. Доктор Уэйр терпеливо ждала. Мне хотелось сказать, что в залах с мелкими экспонатами обстановка гораздо уютнее, но я засомневался, подходит ли это слово. Чтобы не выглядеть смешным, я решил обойтись без него, а просто рассказать, что чувствую.
— Понимаете, вокруг мелких предметов больше пространства и больше свободы, чтобы подумать. Постоять, сосредоточиться. Услышать эхо своих шагов в коридоре, представить, каким был этот музей сотню лет назад.
Доктор Уэйр закивала:
— Как раз за это я люблю бабочек.
Мы немного помолчали. Потом она спросила:
— Как дела в школе?
— Получше, — ответил я. — Своим я не стал, но со мной вроде смирились. А что касается самих уроков… Учиться мне в принципе нравится.
Она снова кивнула и сделала новый глоток кофе.
— Лично я был бы счастлив по шесть часов в день сидеть и решать задачи по алгебре. Наверное, это ненормально. Остальные алгебру ненавидят. Большинство еле высиживают до перемены, чтобы погонять мяч. Вот чего мне не понять. Это же пустая трата времени и сил. Разве футбол помогает узнавать что-то новое о мире? Тем более его менять? Не представляю, как можно увлекаться футболом.
Доктор Уэйр пару раз провела указательным пальцем по ободку чашки.
— С точки зрения эволюционной антропологии, — сказала она, — это увлечение, скорее всего, связано с древними охотничьими инстинктами. Как и большинство видов спорта. Футбол — это погоня за добычей. Он требует скорости, меткости, координации движений, реакции и смекалки — иначе не перехитришь противника. На совершенствовании этих качеств держится любой командный спорт. Способность получать от подобных занятий удовольствие — древнее свойство человеческой психики, особенно мужской, хотя, конечно, из этого правила есть исключения.
— Ну, значит, во мне охотничьи инстинкты не развиты, — сказал я.
Доктор Уэйр улыбнулась:
— В таком виде — нет. Но они проявляются по-разному. Например, многие ученые считают, что наши математические способности отчасти восходят к навыкам пространственной ориентации наших предков. Во время охоты с копьем они рассчитывали траекторию его полета, скорость и силу удара. Человек постепенно постигал законы природы, и одновременно развивался его мозг. Так что, когда ты решаешь уравнения, а твои сверстники играют в футбол, возможно, вы испытываете сходные чувства. Во всяком случае, у них общее происхождение.
— Вряд ли наши футболисты с этим согласятся, — сказал я.
— Скорее всего, не согласятся. На самом деле, Алекс, в том, чтобы жить головой, нет ничего плохого. И мне кажется, через несколько лет ты ко многому станешь относиться проще.
— Надеюсь.
— Не передумал учиться на невролога?
Мне понравилось, как она об этом спросила. Мечта стать неврологом появилась у меня лет с одиннадцати, но когда я об этом говорил, никто не воспринимал мои слова всерьез. Одни смеялись, другие удивлялись, третьи с фальшивым восторгом восклицали: «Надо же, как интересно!» Но доктор Уэйр с самого начала отнеслась ко мне как к равному. Это было здорово, хотя у меня уже зрели другие планы.
— Пожалуй, я все же склоняюсь к физике, — признался я.
Доктор Уэйр улыбнулась.
— Меня очень интересует неврология, — поспешил уточнить я, — но… Понимаете, в физике все сводится к очень простым вещам, и это просто потрясает. Невероятно сложные явления можно объяснить элементарными законами. Например: e = mc2. Гениальная формула! Умещается на почтовой марке и описывает, как устроены звезды. Не думаю, что в других науках есть похожие. Да и в жизни тоже. Честно говоря, неврологии до такого совершенства далеко. Хоть тысячу лет изучай мозг, все равно человека не поймешь.
— Возможно, ты прав, — хмыкнула доктор Уэйр. — Но в любом случае, какое бы направление ты ни выбрал, надеюсь, ты будешь поступать к нам, в Имперский колледж. Наши факультеты естественных наук самые сильные в стране.
— Было бы неплохо, — сказал я. — Правда, тогда мне придется жить в Лондоне. А здесь столько народу… Не знаю, смогу ли я тут выдержать.
— Понимаю. Я тоже родилась не в Лондоне. Я, как и ты, росла в глуши, в Корнуолле. А сейчас у меня в голове не укладывается, как можно жить вдали от города. Здесь жизнь кипит, здесь тебе и библиотеки, и музеи… Единственное, с чем я так и не смирилась, — это ночное освещение. В лондонском небе и Полярную звезду трудно разглядеть, я уж не говорю про другие, не считая звезд первой и второй величины.
Я попытался представить себе, что учусь в Лондоне, — представить в виде конкретной картинки, но у меня почему-то ничего не вышло.
— Доктор Уэйр, а с какими оценками берут в Имперский колледж?
— Ты должен сдать как минимум три экзамена на «отлично», из них два — по естественным наукам или математике.
Я снова задумался, а потом сказал:
— Попробую сдать на «отлично» четыре. Физику, химию, биологию и математику. Чтоб уж наверняка.
Примерно в половине девятого вечера мистер Питерсон приехал встречать меня на вокзал в Бристоле, и в дороге я целых полчаса делился впечатлениями от Лондона. Не по порядку, а взахлеб: какая толкучка в метро, сколько народу на улицах, до чего сам город огромный — в нем бы поместилось пятнадцать Бристолей, что доктор Уэйр сказала, что если я буду и дальше хорошо учиться, то смогу поступить в Имперский колледж; что я все-таки решил стать физиком, а не неврологом, и работать над теорией всего, важнее которой в современной космологии нет ничего, потому что она должна объяснить, как функционирует Вселенная. Мистер Питерсон сказал, что это достойная цель, но больше не произнес ни слова. Он давно не ездил в город, отвык подолгу сидеть за рулем и, хотя движение на дороге было не слишком плотным, заметно устал. Впрочем, он ведь вообще не отличался болтливостью. Наверное, мне следовало сдержаться и не отвлекать его разговором, но меня прямо-таки распирало: три диетколы не прошли даром. Как бы там ни было, мы выбрались из города без происшествий и свернули на шоссе до Гластонбери и Уэллса. Мистера Питерсона наконец немного отпустило, да и я выдохся — откинулся на спинку сиденья и погрузился в мечты о будущей карьере ученого.