Вселенная против Алекса Вудса
Шрифт:
— Вудс, ну куда ты летишь? Ты меня уже загнал, а нам еще назад тащиться.
Когда рядом не было мамы, Элли обращалась ко мне по фамилии. Когда злилась, тоже. Я замедлил шаг. Что бы ни говорила мама, погода была так себе — душно, как перед грозой. Стоило и вправду приберечь силы на обратную дорогу.
— Какая муха тебя укусила? — спросила Элли.
— Никто меня не кусал, — буркнул я. — Просто бесит, когда мама порет чушь.
— Подумаешь! Может же у нее быть свое мнение.
— У меня тоже есть свое мнение.
— Вот-вот. Только бесишься и наезжаешь ты, а не она.
— Да потому что ее мнение лишено логики!
— Вудс, ну какая, в жопу, логика? В жизни есть вещи поважнее логики — доброта, например. У твоей мамы доброе сердце. Она вообще не собиралась тебя злить. Она просто хотела с тобой поболтать.
— «Поболтать» подразумевает диалог, а она наказала меня за то, что я думаю не так, как она! Нелогично же.
— Да никто тебя не наказывает, балда! Она просто хотела, чтобы ты поостыл. Ежу понятно, что ты не в себе. Она, небось, решила, раз ты не хочешь с ней говорить, может, поговоришь со мной. Так что еще вопрос, кто тут наказан. Я, знаешь ли, не фанатка походов по воду.
— Ты тут вообще ни при чем. Точно говорю: это мама меня воспитывает. У нее так голова работает — если я думаю не так, как она, надо усложнить мою жизнь, чтобы вынудить меня согласиться. Она ненавидит, когда я с ней не соглашаюсь.
— Да ты больной на всю голову!
Последнее замечание я проигнорировал.
У родника не было ни души, только у обочины притулилось несколько припаркованных машин. Приехавшие, судя по всему, отправились гулять по холмам. Я поставил наполнять первую канистру. Обычно процесс занимал определенное время, потому что вода текла из крана тонкой струйкой, а в знойные дни и вовсе превращалась в ниточку. Но я никуда не спешил. Было за полдень, и вокруг родника успела лечь прохладная тень от деревьев. Элли села на скамейку и закурила вторую сигарету.
— Знаешь, ты зря наезжаешь на свою маму. Когда это она заставляла тебя с ней соглашаться?
— Она только и делает, что заставляет!
— Не, когда конкретно?
— Да постоянно.
— А по-моему, ничего она тебе не навязывает. Не припомню, чтоб она тебе хоть раз сказала: делай так, думай то. Она уважает твою независимость. Тебе жутко повезло с родителями, это редкость. Ты сам не понимаешь.
Элли села на любимого конька — любой разговор она переводила на свои детские психологические травмы. Я несколько секунд молча смотрел на медленно льющуюся воду, а потом повернулся к ней и сказал:
— Это ты ничего не понимаешь.
На обратном пути мы не разговаривали.
На очередном приеме я поделился печальными новостями с доктором Эндерби. Вообще-то я не собирался трепать языком, просто почувствовал, что у меня нет выбора. Слишком тяжело было тащить этот груз в одиночку.
Я рассказал, как мы ездили в больницу, где мистеру Питерсону поставили неправильный диагноз, и постарался объяснить, почему считаю, что он неправильный. Доктор Эндерби слушал меня, не перебивая. Мне понравилось, что он дал мне изложить все факты от начала до конца, не встревая с вопросами или восклицаниями. Сейчас он их обдумает, надеялся я, сделает пару телефонных звонков — и через несколько дней, если не часов, проблема будет решена. Я договорил. Он все так же безучастно смотрел на меня, а потом произнес:
— Алекс! Тебе известно, что ты не имеешь права мне об этом рассказывать? Это конфиденциальная информация.
— Конфиденциальная, — согласился я и покраснел. — Мистер Питерсон просил меня держать язык за зубами. Но нужно же что-то делать! А он ни в какую…
— Я понимаю твое беспокойство, — продолжил доктор Эндерби. — И не сомневаюсь, что ты посвятил меня в эту историю из лучших побуждений. Но бывают обстоятельства, когда мы обязаны уважать чужие пожелания. Ты не в силах заставить Айзека делать то, чего он делать не хочет, особенно сейчас, когда жизнь оставила ему не слишком богатый выбор. Мне кажется, уж кому-кому, а тебе это хорошо знакомо…
— Но это же исключительный слу…
Я осекся. Доктор Эндерби смотрел на меня все с тем же непроницаемым выражением лица. И тут до меня дошло.
— Вы знали!
— Знал, — признался доктор Эндерби. — Я уже некоторое время в курсе.
— Разве доктор Брэдшоу имел право раскрывать врачебную тайну?
— Не имел. Он ее и не раскрывал. Айзек сам позвонил мне. И потом звонил еще несколько раз.
У меня словно гора с плеч свалилась.
— Значит, все хорошо? Ну, в смысле я, конечно, не должен вмешиваться, просто боялся, что сам он не соберется. Но раз вы уже им занялись, то все в порядке. Вы назначите ему новое обследование? А, понимаю! Об этом вы тоже не имеете права говорить! Ну и ладно. Это уже не так важно.
— Алекс, — тихо сказал доктор Эндерби. — Нового обследования не будет. Доктор Брэдшоу не ошибся. Это блестящий специалист.
— Даже специалисты ошибаются. Не так часто, конечно, но ошибаются. Я тут поискал в интернете…
— Алекс, — перебил доктор Эндерби. — Диагноз поставлен правильно. Ничего не поделаешь. Прости. Мне самому не хотелось быть столь категоричным, но никаких сомнений нет.
Я уставился на него. У меня задрожал подбородок.
— Я понимаю твои чувства, — продолжил доктор Эндерби, — но не позволяй им захлестнуть тебя с головой. Такова реальность. Айзек смертельно болен. И ему очень нужна твоя поддержка.
Я заплакал. Доктор Эндерби положил руку мне на плечо. Я хотел смахнуть эту предательскую руку, но не сумел. Сил не было.
— Что я могу для него сделать? — спросил я, продолжая всхлипывать. — Доктор Брэдшоу говорил, что развитие нейродегенерации можно замедлить леводопой. Или хотя бы смягчить симптомы.
— Возможно, — кивнул доктор Эндерби, — но стопроцентной уверенности нет. К сожалению, ПСП плохо поддается медикаментозному лечению.
— А что еще остается?
— Лучше всего физиотерапия. Проблем со зрением она не решит, но развитие локомоторной дисфункции может замедлить. На некоторое время.
— Неужели нет действительно эффективных препаратов?..
— Алекс, я уверен, что доктор Брэдшоу перечислил все возможные варианты лечения. Боюсь, что ничего нового я тебе не скажу. Чудо-средства от этой болезни пока не изобрели.
— Но ведь медицина не стоит на месте! За последние десять лет неврология шагнула вперед дальше, чем за предыдущие сто! Вы сами мне это говорили!..
— Так и есть. Я не сомневаюсь, что через пятьдесят лет, если не через двадцать, наука изменится до неузнаваемости. И все неврологические заболевания уйдут в прошлое, как ныне забыта оспа. Но сегодня мы имеем то, что имеем. Тебе больно это слышать, понимаю, но таково истинное положение дел.