Всемирный разум
Шрифт:
Чувство постоянной взаимосвязи у меня появилось в конце 2005 года – во время второго семинара. Я сел напротив женщины с волосами цвета воронова крыла – и меня будто молнией ударило. Я и прежде мог пылко влюбляться с первого взгляда, но всегда безответно. Но на этот раз я сразу же уловил обоюдное внутреннее притяжение. Так меня еще никогда не встряхивало. Влияние этого события местного значения ощущалось еще три дня. Сначала я сказал себе: «Не может быть!» А ей при нашем первом разговоре говорил: «Я – глухой коротышка. Разве это не имеет значения для вас?» Спрашивать женщину, что она думает о вас, – не лучший способ произвести на нее хорошее впечатление. Семинар шел своим ходом, а мое поведение все больше и больше раздражало ее, и ближе к концу она печально сказала мне: «Перестаньте без конца повторять, что вы глухой коротышка.
Потрясенный, я действительно прекратил . Она заставила меня осознать: я много лет твердил себе о своем маленьком росте и плохом слухе. То есть буквально воспроизводил в эксперименте на самом себе закономерности функционирования рекуррентной сети: выходной сигнал из моих нейронных сетей возвращался к ним же в качестве входного. Возможно, моя персональная история и имела некоторую ценность в смысле формирования моей личности, но уж точно добра мне не приносила. Теперь же я как будто что-то утрачивал. И какую личную историю я должен был рассказывать себе самому взамен прежней? Кем я стал?
Пока искал ответ, пришлось разбираться в том, что за потрясение я пережил, когда меня ударило молнией . Мы ни о чем не договаривались, логика оставалась в стороне. А в центре всего было только притяжение двух тел в едином поле гравитации. Нас влекло и тянуло друг к другу, и это был настоящий эрос . Происходящее как будто подчинялось не законам Ньютона, а каким-то иным, но не менее могучим: плоть влекло к плоти, и это было движущей силой эволюции на протяжении миллионов лет. Мы оба не могли не чувствовать того, что с нами делалось. Меня одолевали сомнения и страхи, но она помогала мне понять, что же со мной происходит.
Ее искренность была воплощением того образа действий, которым отличался этот семинар. Люди говорили тебе о своих переживаниях, и ты сам должен был понять, что сказать или сделать в ответ. Подобное дружелюбие не всегда удобно в обычной жизни, однако во время наших занятий оно было как дар свыше. Наставники проводили нас через те упражнения, в процессе выполнения которых нужно было спрашивать самих себя, что именно мы чувствуем и что подсказывают нам наши инстинкты. Ни одно переживание само по себе нельзя считать правильным или неправильным, объясняли ведущие семинара. Наши эмоции – суть проявления телесной жизни, управляемые древними (в эволюционном отношении) частями головного мозга. Такими как, например, миндалевидное тело (amygdala). И важно в этом смысле то, каким образом сам человек сначала интерпретирует свои ощущения, а затем действует в соответствии с понятым. Я начал осознавать, что моя злость часто бывала вызвана страхом быть покинутым или отвергнутым. И когда я пришел к этому пониманию в диалоге с женщиной, мое тело стало зеркально отображать те жесты и движения, которые проявлялись в языке ее тела. То есть внутренне я стал настраиваться на то, что происходило со мной и, в то же время, с ней. И если я чувствовал это притяжение, то что мне оставалось делать, как не придвинуться ближе? Разумеется, без тени нажима или грубости, но тактично и доверительно. Если она тоже придвинется ближе, думал я, то мы разрешим парадокс Зенона. Ни особая система счислений, ни сами вычисления нам не понадобятся. Мы просто сократим дистанцию между собой, а затем сблизимся еще больше и заключим друг друга в объятия, которые уже не измеришь никакими цифрами. Так просто! И так непреодолимо сложно – как нам прежде казалось.
Информационный поток должен быть двусторонним
В предыдущих семи главах мы рассмотрели, что могут делать существующие устройства для майндридинга. Например, энцефалография и специальный шлем в состоянии фиксировать реакцию «испуга», благодаря чему люди беззвучно и по буквам «выговаривают» слова. В функциональных сканерах, использующих магнитно-ядерный резонанс, можно соотносить нейронную активность с определенным поведением человека – и с помощью этого выявлять интенции, например, намерение произвести сложение или вычитание чисел. Поступающие со вживленных электродов данные позволяют определенным образом интерпретировать моторную активность головного мозга, а затем использовать их для управления движением руки, подбородка или языка. Благодаря модели, отображающей информационные потоки головного мозга, мы видели, как Кеннеди и Гюнтер анализируют данные, поступающие с определенных электродов.
Однако все эти методы не позволяют проникнуть вглубь процессов, происходящих в нашем сознании. Причина в том, что исследователи получают данные либо общего порядка (при использовании электроэнцефалографии или функционального магнитно-ядерного резонанса), либо на уровне отдельных нейронов (при вживлении электродов). Это примерно то же самое, что пытаться изучать социальную жизнь города с расстояния либо в 30 тысяч футов, либо в 6 футов. Первый из двух подходов обеспечивает широкий охват, но не позволяет понять ничего специфически важного, а второй, напротив, помогает разобраться в специфике и деталях, но без общего контекста. И ни один из них не дает возможности увидеть, каким образом определенные группы нейронов взаимодействуют с внешним миром, определяя для нас некие смыслы. Понимание механизмов памяти, восприятия и рождения намерений остается недоступным.
Кроме того, все описанные инструменты исследований используют лишь одностороннюю информацию. Они либо вводят данные в тело, либо извлекают их. Но информационные потоки имеют двусторонний характер. Тело не только посылает импульсы в головной мозг, но и получает от него те инструкции, которые влияют на действия. Вот пример. В ухе есть два типа волосковых сенсорных клеток. Одни, внутренние, резонируют в соответствии с поступающей извне звуковой волной и посылают электрические импульсы в мозг. Другие, внешние, принимают сигналы обратной связи, поступающие от мозга. Как следствие, вторые могут становиться то более твердыми, то более мягкими, избирательно усиливая или ослабляя вибрацию первых. Иными словами, мозг посылает уху команды, на лету меняющие чувствительность слухового аппарата. Тело – не пассивный передатчик того, что говорит нам мир. В полном согласии с мозгом, оно формирует наш сознательный опыт.
Описанные выше методы не в состоянии замкнуть петлю обратной связи, и эта особенность предопределяет границы их эффективности. Возможно, то оборудование, которое применяют Кеннеди и Гюнтер, однажды и предоставит Эрику счастливую возможность говорить. Однако оно не может обеспечить его мозгу обратную связь, за исключением опосредованной – в форме звуков, поскольку использует только исходящую информацию, только выходные данные (output-only devices). С другой стороны, мои кохлеарные импланты передают поступающие извне сигналы на слуховые нервы, но не могут воспринимать модулирующие сигналы моего мозга. То есть используют только входящую информацию, только входные данные (input-only devices). Они не в состоянии уловить, что предполагает услышать мой мозг, руководствуясь данными низшего уровня собственных ожиданий (brain’s low-level expectations). Вот одна из причин, почему звук, обеспечиваемый имплантами, поначалу казался мне неразборчивым, да и теперь порой слышится не вполне отчетливо. Мой мозг – в положении редактора, который не может вносить правку.
Использование нанопроводников способно замкнуть петлю обратной связи, поскольку они могут как получать, так и передавать данные. Однако я скептически отношусь к предположению, что данная технология станет основой WWM – Всемирной Сети Разума. Приостановить ее внедрение способна хотя бы такая проблема, как тромбообразование в кровеносных сосудах. Еще один момент: чтобы достичь неокортекса, вводимая в яремную вену нанонить должна проделать в теле – включая и головной мозг – немалый путь. Самое большее, что я могу вообразить в данной связи, это частичное использование нанопроводников для решения задачи управления протезами.
Словом, описанные выше методы не позволяют нам исследовать функциональную активность головного мозга на уровне нейронных цепочек, и мы также не можем замкнуть петлю обратной связи. Чтобы сделать шаг вперед, нужно изобрести нечто совершенно иное. И одна из самых многообещающих технологий разрабатывается как раз в наши дни. Она настолько нова, что когда я только задумывал эту книгу, ее просто не существовало. Вплоть до 2006 года у нее даже не было имени. Теперь ее называют оптогенетикой ( optogenetics) . С 2004 по 2009 годы прошло всего пять лет, однако за это время она стремительно проделала путь от устремленных в будущее научных рассуждений до технологии, занявшей место на переднем рубеже нейронауки. Если в 2004 году оптогенетикой занимались пять лабораторий, то в 2009 – более 500.