Вслед за тенью. Книга вторая
Шрифт:
«Папа тоже так говорит».
«Он прав. Значит так: давай договоримся: ты выполняешь мою просьбу и молчишь о парике, а я выполню одну твою».
«Всего одну?»
«Да. Это будет справедливо».
«Это слово я уже знаю. Оно хорошее. Мне дедушка объяснил».
«Отлично! Значит, баш на баш?»
«Это как?»
«Просьбу на просьбу. Одна просьба — моя, одна —
«По рукам!» — соглашаюсь я, подумав, и протягиваю ему ладошку. Он негромко смеется, пожимает ее и спрашивает:
«Так какая у тебя будет просьба?»
«Сначала я хотела забрать у тебя эту штуку. Парик».
«Это — не вариант!»
«Нельзя?»
«Нет».
«Да я просто хотела примерить. Но уже не хочу».
«Это почему же?»
«Эта штука — как шапка. А шапку летом не носят. Потому что жарко».
«Права, — вздыхает он. И добавляет: — Мне недолго осталось носить эту штуку. Потом могу тебе подарить».
«Нее, не надо».
«Почему?»
'Туда мои волосы не залезут.
«Хмм. Догадливая. У тебя они густые».
«И вооот такие длинные!» — хвастаюсь я, отмеряя себе ладошкой по пояс.
«Круто!» — отвечает он, одобрительно кивая. — Ладно, какая у тебя просьба?'
«Хочу мороженое. Фисташковое».
'По рукам, — отвечает он. И уточняет: — с меня мороженое, с тебя молчание — лады?
«Лады. Папа тоже так говорит».
«Мы все так говорим», — заверяет меня он.
Подходит к зеркалу и надевает свой парик. И только он успевает это сделать, как заходит мама.
«Вот ты где! — обращается она к моему собеседнику, — И чем вы тут занимаетесь?»
«Мы с блондином разговариваем, мам. Он обещал мне мороженое».
«Вот как! И за что же?»
«Он сказал, что я все схватываю на лету».
«Котёнок ты мой любимый! Ты у меня не только красавица, но и большая умница!»
«Точно!» — отвечает блондин.
Я вижу, как он скрывается за дверью. А следом «кадр из фильма» моего детства на пару мгновений зависает… И вдруг разбивается вдребезги.
Меня окутывает пустота. Чувствую себя разочарованной. И очень несчастной. Нестерпимо хочется вернуться туда — в моё воспоминание. Занырнуть в него и прикоснуться к тому, чего больше нет — к моей прошлой счастливой жизни. Жизни, в которой мама с папой были рядом, в которой еще жива бабуля, в которой дедушка был не таким суровым. Мне настолько больно, что еле сдерживаю слезы и чувствую себя кустом любимых маминых роз, вдруг выдернутых из грунта и брошенных засыхать без воды и комфортных условий. Как же хочется заплакать! Громко, как в детстве. Чтобы мама погладила по голове. Чтобы папа сказал свое фирменное: «Не мороси, дочь!» Чтобы дедушка привычно сделал ему замечание «подбирать выражения». Чтобы вступилась бабуля и с улыбкой пригласила всех нас на вечернее чаепитие.
Но всего этого больше нет и никогда не будет.
«Надо жить дальше», — всегда говорит дед. И мы с ним живем…
Я медленно моргнула, прогоняя морок воспоминаний и взглянула на своего молчаливого собеседника. Он уже привычно всматривался мне в лицо, сидя в кресле напротив. Руки его покоились на подлокотниках кресла, а длинные ноги были вытянуты вперед — так, что я в подробностях могла разглядеть рисунок подошвы кроссовок «Найк» внушительных размеров.
— Так вот как мы познакомились… — прошептала я. Сил говорить громче я не чувствовала. — Только тогда я так и не узнала, как вас зовут… Когда мы возвращались с мамой домой, она передала мне мороженое и сказала: «Это тебе твой новый друг просил передать».
Орлов продолжал молчать.
— Андрей Валерьевич Орлов — ваш отец? — спросила я, вспомнив человека в форме, который встретился нам на проходной.
— Да, — ответил он через паузу, которой, казалось бы, не будет конца. И уточнил: — В каком контексте ты о нем вспомнила?
Я взглянула в лицо человека, сидевшего не более, чем в полуметре от меня, и осознала, что ему очень важно было услышать ответ на свой вопрос. Настолько важно, что он оторвал спину от комфортной спинки кресла и, чуть склонился ко мне, не вставая. Он смотрел на меня, не моргая. Удивленно. Столь пристальный, абсолютно неподдельный интерес показал мне, что человек, о котором я вспомнила, был для него авторитетом. Большим авторитетом.
Мне так не хотелось огорчать Кирилла Андреевича, разочаровывать его, ведь я не вспомнила ничего важного: просто человека в форме, который подошел к нам с мамой в то утро, ничего особо не значащий разговор… Странный ответ мамы… Ответ, на который я тогда так и не попросила дополнительных разъяснений. Ментально соприкоснувшись с тем днем, я всё еще остро ощущала, насколько не занимала меня тогда эта тема. Гораздо больше интересовал кабинет мамы, в который я тогда должна была попасть впервые. Держа ее за ручку и подпрыгивая в нетерпении, как строптивая козочка, я бежала чуть впереди, как бы подгоняя маму идти быстрее. Но мне тогда остро почудилось, что мама не очень жалует того человека в форме — Андрея Валерьевича. Почудилось по тону, которым она тогда ответила и по краткости самого ответа. Так что не факт, что мне удалось бы узнать, почему тот человек не всегда бывал добрым. Мама могла быть закрытой. Она не раз пресекала мои вопросы, которые считала лишними. Именно краткость ее ответов и говорила мне о том, что она не собирается мне что-то разъяснять. А я… Меньше всего я всегда старалась ее обидеть. Или как-то испортить ей настроение.
Кирилл Андреевич продолжал сидеть все в той же заинтересованной позе. Он не задавал наводящих вопросов, просто ждал ответа. Терпеливо…
И я решила передать ему наш разговор. Слово в слово. Прикрыв глаза, я снова «переместилась» в то утро, благо мой мозг еще «не успел» его забыть, и выдала:
— Звучит сирена. Я дотронулась до турникета в мамином офисе… Не случайно… Специально… Мне было интересно. К нам подходит человек в форме. Я думаю, что это папа… Но это не он…
«Какой милый у нас диверсант?» — говорит человек, похожий на папу.