Вспоминать, чтобы помнить
Шрифт:
Вилли Фанг — птица совсем другого полета. Он держит салун в Лос-Анджелесе, а еще иногда снимается в кино. Я сразу узнал его, когда мы вошли в салун. Вилли Фанг любит музыку — всякую музыку. У него в салуне работают три музыканта, все из Оклахомы, и, как мне кажется, держит он их не столько ради клиентов, сколько для собственного удовольствия. Обычно он ставит стул позади пианиста и сидит, скрестив руки на груди, с сосредоточенным видом ревностного буддиста. Иногда оборачивается, чтобы посмотреть, слушаем ли мы. Когда он улыбается своей широкой улыбкой, то улыбка эта подобна солнцу, озаряющему Вайкики. Она словно говорит: «Ощин хорошая музыка, ощин хорошая». Когда музыкант кончает играть, Вилли Фанг поднимается, добродушно осведомляясь, что мы будем пить. Он хочет, чтобы нам было хорошо, и, похоже, его не очень волнует, кто будет платить — мы или он. Просто пейте и слушайте музыку! Время от времени к нам присоединяются и музыканты.
Я почувствовал симпатию к Вилли Фангу сразу же, как только его увидел. И пока мы сидели в салуне, он с каждой минутой нравился мне все больше. Он изъяснялся короткими фразами, сопровождая их все той же широкой и безумно обаятельной улыбкой. Я хорошо помнил его в некоторых ролях и должен сказать, что нигде ему не дали раскрыться по-настоящему. Несколько раз я порывался сказать ему об этом, но всякий раз сдерживался, боясь, что он неправильно это истолкует. Поэтому я весь вечер только улыбался ему, аплодировал музыке и говорил сам себе: «Ощин хорошая музыка, ощин хорошая. И Вилли Фанг тоже ощин хороший, ощин хороший». Надеюсь, он это понимал.
Если уж речь зашла о салунах... Однажды я был в крепости Монро — месте, которое всегда мечтал посетить. Хотя бы для того, чтобы побывать в «Оулд-Пойнт комфорт» и увидеть своими глазами величественное, пусть и несколько обветшалое здание гостиницы «Чемберлен». Много лет мечтал я провести там отпуск. Но не делал этого до того времени, пока не познакомился с одним корнетистом (за неделю до его самоубийства), который большую часть жизни провел, перебегая из гостиницы в крепость и обратно. Как бы то ни было, но в день посещения крепости я, выйдя из «Оулд-Пойнт комфорт», оказался через какое-то время в салуне в Фибусе. Со мной был Эйб Раттнер. Мы обратили внимание на то, что в заведении много картин. Некоторые были весьма неплохи, совсем даже неплохи. Как мы вскоре выяснили, их нарисовал хозяин салуна. Слушая его, я засомневался, видел ли он хоть раз в жизни картину, написанную хорошим художником. Не уверен, что он когда-нибудь выезжал за границы Фибуса. (Или видел, как река разливается весной.) Рисовать он бросил давным-давно. Теперь его нельзя было назвать даже любителем. Думаю, ему и в голову не приходило, что можно всю жизнь рисовать и даже сделать из этого профессию. Похоже, он искренне считал рисование забавой. Я тогда подумал, что в Америке много таких людей, как он, — с талантом и не знающих, что они художники. Неудачники. Неудачники — потому что в окружающей среде не было подпитки. Неудачники — потому что существовали в пустоте, ничего не слышали, ничего не видели, ничего не знали... Ну и что в результате? Да ничего. Вот так.
Есть люди, а есть места. Случалось ли вам ехать как-нибудь весь день и вдруг неожиданно, перед самым наступлением темноты, увидеть впереди на дороге гостиницу, бар или кафе? Помните свое ощущение от таких мест? Помните это безотрадное однообразие? Кажется, вот-вот наступит конец света. Здесь можно увидеть одинокого бедолагу, разговаривающего с самим собой у стойки бара. А в затянутом паутиной углу рыдающую или скрежещущую от злости зубами потрепанную старую потаскушку. Какое, впрочем, это имеет значение? Через мгновение заработает музыкальный автомат. Из него польется мелодия, которая преследует вас с той минуты, как вы вышли из дома. Песня, полная меланхолии! Как раз то, что нужно под конец дня. Страшно хочется надраться, но — никак нельзя. Мигом проглатываете выпивку и снова в путь! Следующее место столь же безотрадно, столь же грустно, и из музыкального автомата доносится тот же тоскующий стон. И тогда вы сдаетесь. Останавливаетесь у первой встречной гостиницы, той, что поскромнее, и сразу же оказываетесь в Англии времен крестоносцев. Умываетесь и отправляетесь на поиски места, где можно поесть. Меню выглядит как реклама для желающих заработать расстройство пищеварения. Вы идете спать и пытаетесь читать. И тут самое время пустить себе пулю в лоб... То есть я хочу сказать, что вы вырубаете свет... и лежите всю ночь без сна, а в голове крутятся сценки из американской жизни.
Да, места... Взять, к примеру, Мэйн-стрит в Лос-Анджелесе. Несмотря на все странные, нелепые, невероятные вещи, которые случаются с вами в этом городе, туда возвращаешься снова и снова. А Мэйн-стрит, на мой взгляд, — одна из самых отвратительных улиц Америки. Просто вопиющее уродство. Идешь по ней, смотришь на всех этих типов в барах и содрогаешься от отвращения. Обезьянье царство. Вставшие на ноги обезьяны ходят, покачиваясь, вдоль стойки. Я встречал иностранцев, которые видят в этом особый шарм. Полагают, будто это настоящая Америка — как она есть. Дешевая мишура. Одна мишура. А им нравится. Для них это экзотика. Правда, только до тех пор, пока какой-нибудь жуткий тип не звезданет им по первое число — без всякой причины. Просто потому,
В Америке полно разных мест, где можно развлечься. Убогих мест. И все эти ничтожные места кишат людьми. Переполнены такими же ничтожными душонками. Завсегдатаи этих мест — люди без определенных занятий, и все они ищут развлечений. Как будто основная цель человеческого существования — забыться. Каждый норовит найти уютное местечко, где можно посидеть со своим спутником и забыть на время о проблемах. Никто так и не находит того, что ищет, но продолжает делать вид, что такое место существует — пусть не здесь, а где-то еще. И каждый с упорством маньяка повторяет: «Здесь замечательно. Классный кабак. Я здесь счастлив. Здесь я забываю, что одинок и несчастен». И, говоря это, он становится действительно одиноким и несчастным. Неожиданно вы замечаете, что кто-то говорит с вами. Пьяный монолог в самом разгаре. Этот парень не просто одинок и несчастен, он еще и не в своем уме. Наконец отчаяние настолько переполняет вас, что вы решаете отправиться домой. Надо действительно дойти до ручки, чтобы возвращаться туда, потому что дом — последнее место на земле, куда стоит идти, когда тебе плохо. Он, конечно, напичкан всем, чем положено, — там есть радиоприемник, холодильник, стиральная машина, пылесос, энциклопедия «Британника», юмористические журналы, телефон, паровое отопление, электродуховка, душ и т.д. Все удобства цивилизации, так сказать. И все же нет такого народа на свете, которому было бы так неуютно дома, как американцам. В самой атмосфере здесь носится дух унылого помешательства. Стоит только, расположившись в удобном кресле, повернуть ручку приемника, и эфирные волны донесут до вас вкрадчивый, тщательно выбранный голос: «Весь мир смотрит на Америку!» Если бы только мир мог заглянуть в сердце Америки и увидеть, что происходит в ее семьях! Тогда, не сомневаюсь, человечество отвернулось бы от нашей страны. И думаю, для мира будет в тысячу раз лучше, если он перестанет надеяться на Америку и верить в нее. Так мне кажется.
Конечно, есть и другие места, кроме дома, милого дома. Опрятные, чистые места, вроде церквей, к примеру. Разве может быть что-нибудь опрятнее и чище внутреннего помещения храма — я имею в виду, конечно, протестантскую церковь? Пожалуй, только больница или морг. Снаружи церкви всегда немного нелепы — стены цвета желчи и темные витражи; на одних — парят в облаках овцы, на других — Иисус, наш Спаситель, на кресте. Однако внутри — отрада для глаз. Ряды скамей, Псалтыри в задних карманах. А на кафедре — один из тех хороших, чистеньких, честных людей, которых называют «божьими». Перед ним графин с водой — на случай, если он захочет пить или охрипнет. Как же он любит свою паству, дорогой, добрый пастор! Он любит каждого из них, как любит своего обожаемого Иисуса. Прекрасный человек! Вот если бы только он не нес такую ахинею! Если бы действительно говорил дело!
Нет, церковь не то место! И кегельбан не то, и кинотеатр, и бильярдная, и аптека, и военная академия, и тюрьма, и приют для глухонемых, и психушка. Все они жалки, унылы и зловещи. Даже если принадлежат «Лосям». И все же однажды, оказавшись в Глен-Эллен, где был дом Джека Лондона, я подумал: «Если есть в Америке место, похожее на Рай, то оно здесь». Но позже мне сказали, что Лондон не часто бывал в этом доме. Он был слишком большим непоседой. Найдя Рай на земле, он изгнал себя из него.
Говорят, что Пушкин, прочитав «Мертвые души» и до слез нахохотавшись, воскликнул: «Боже, как грустна наша Россия!» То же самое я мысленно говорю себе, думая об Америке. «До чего же грустное место! Какое ужасное поражение!»
Похоже, и французы, благодаря нынешней моде на американскую литературу, начинают это понимать. Вероятно, их поражает, что американские писатели говорят о своей стране вещи гораздо более жесткие, чем иностранцы. Они признают, что книга Дюамеля об Америке («Scenesdela Vie Future»*), если сравнивать ее с произведениями таких писателей, как Фолкнер, Стейнбек, Колдуэлл, Дос Пассос, кажется вполне невинной. И поздравляют наших писателей с такой растущей трезвостью взгляда.
* «Сцены будущего» (фр.) — публицистическая книга французского писателя Жоржа Дюамеля (1884— 1966). — Здесь и далее — примеч. пер.; примечания автора оговариваются специально.
Эта «будущая жизнь», о которой спешит предупредить соотечественников Дюамель, уже пришла в Советскую Россию. То, что другого пути нет, там, кажется, приняли как само собой разумеющееся. Русские уже в новом мире — ногами вперед. А мы у себя притворяемся, что можно одновременно жить сразу в двух мирах. С партийной точки зрения наши лучшие писатели — реакционеры. Они якобы плетутся у чего-то там в хвосте. В произведениях этих социальных сатириков слишком много пессимизма, слишком много разочарованности. А энергичные, устремленные в будущее люди должны быть полны веры, отваги и оптимизма.