Встреча на далеком меридиане
Шрифт:
– Пусть поплавает, это ему полезно, у него такая тяжелая вся неделя, говорила жена, провожая его заботливым взглядом.
– По воскресеньям я не даю ему ни о чем думать. Иногда он до того устает, что ему даже говорить трудно.
Молодая женщина исчезла так же незаметно, как появилась. И так же незаметно Ник и Анни в самый разгар их завтрака очутились в новой компании, расположившейся по соседству с ними, - две супружеские пары и их взрослые дети, все они работали на одной и той же обувной фабрике. Мужья вместе прошли войну, а теперь каждое воскресенье, рассказывали они, обе семьи отправляются отдыхать, всякий раз в новое место. Они растянулись на траве, расположившись, как спицы колеса, и не спеша беседовали о футболе, о войне, о надеждах на мир и о предстоящей свадьбе
Потом они с Анни опять лежали, растянувшись на берегу. В воздухе стоял запах нагретой солнцем травы, и Ник чувствовал на своей спине и солнечное тепло, и прохладное дуновение ветерка. Они подремали немного, и опять пальцы рук их соприкасались; потом встали и еще раз вместе поплавали. В четыре часа с теплохода послышался гудок, призывающий пассажиров на борт; они оделись и пошли к пристани.
До самой Москвы чувство приподнятости не покидало их. На корме танцевали под звуки патефона. Ник и Анни смотрели на танцующие пары, и Ник снова, хотя с ним рядом стояла Анни, почувствовал себя вне жизни, бесконечно далеко от людей. Эта тоска одиночества была такой острой, что ему пришлось сделать усилие, чтобы не выдать своего состояния. И дело было вовсе не в том, что он находился в чужой стране. Будь он сейчас не здесь, а на пароходе, идущем по Гудзонову заливу, и среди американцев, вот таких же, как эти люди - счастливых, отдыхающих после трудовой недели, - он наверняка испытывал бы точно такую же отчужденность. Он почувствовал, что Анни наблюдает за ним, понимает, что с ним происходит, и принудил себя улыбнуться. Постепенно мрачные мысли его рассеялись. Он взял Анни под руку, они оставили танцующих и медленно зашагали по палубе. Там, где днем были состязания парусных лодок, вода теперь казалась голубым стеклом, и десятка два белых парусов беспомощно поникли, будто усыпленные неподвижностью воздуха. Песчаные берега канала, совершенно пустынные утром, теперь на всем своем протяжении были усеяны небольшими группами отдыхающих: они махали руками плывущему мимо теплоходу. Пловцы спешили ему навстречу, чтобы покачаться на волнах, поднятых винтом. Впереди на пути теплохода, насколько хватал глаз, черные точки одна за другой отрывались от берега, двигались по воде, оставляя за собою треугольный след: купающиеся спешили попасть на середину канала к моменту, когда будет проходить теплоход. И это все тоже было продолжением медлительного танца этого невероятного дня.
В шесть часов показался Химкинский вокзал - длинный ряд высоких белых шестов с красными флагами, которые еле колыхались в легких струях вечернего воздуха, еще не достигших земли. Ник и Анни сошли с теплохода, взяли такси и поехали к центру города. Дорогой они почти не разговаривали, только объясняли шоферу, куда ехать. По шоссе опять неслись такси, легковые машины, автобусы, грузовики, переполненные людьми, возвращавшимися с воскресных прогулок. Одни пели, другие, устав за день, ехали молча. Машины ошалело неслись пестрым потоком, то замедляя, то резко ускоряя ход, и это по-прежнему казалось Нику сном, чем-то нереальным, как все, что было в этот воскресный день, - лодочные гонки, вечернее небо, его мысли и чувства.
Уже стемнело, когда они добрались до освещенного фонарями ресторана-поплавка на Москве-реке. Вода была как жидкий оникс: черная, неподвижная, сверкающая отражениями городских огней. Белый тент над столиками ни разу не колыхнулся. Все вокруг замерло. Они вышли из ресторана и, держась за руки, молча отправились домой к Анни и там, не зажигая огня, не произнеся ни слова, обнялись. Только ощутив ее в своих объятиях. Ник понял, что с той минуты, как они вышли из ресторана, настроение, которое, казалось ему, Анни разделяла, покинуло ее. Она была теперь в каком-то нервном напряжении, дрожала, прижималась к Нику, в то же время внутренне как бы отстраняясь от него.
Пораженный такой переменой в ней, Ник слегка разжал объятия: при желании она могла бы теперь отойти, но она
– Что с вами?
– прошептал Ник.
– Со мной ничего, ничего, - сказала она скороговоркой, словно подгоняя его.
– Ничего!
Губы ее, в ожидании нового поцелуя, были мягки и податливы. Он старался нежностью успокоить ее, унять эту нервную дрожь, но в Анни теперь было как бы два человека, и один из них не хотел сдаваться и не хотел, чтобы его успокаивали. Она вдруг оттолкнулась от Ника, в темноте прислонилась к столу и, закрыв глаза, стиснула ладонями щеки, судорожно глотая воздух. Ник подождал минуту, потом снова осторожно привлек ее к себе. Глаза ее светились лаской, но тело сотрясалось от нервной дрожи. На этот раз Ник крепко прижал ее к себе, целуя ее в глаза, ноздри, мягкую округлость возле губ, ненавидя то, что пыталось отнять ее у него, тогда как сам он отдавал любовь и нежность тому второму существу в ней, которое стремилось к нему так же горячо. Но Анни снова вырвалась из его объятий. Ник опять прижал ее к себе, и она спрятала лицо у него на груди.
И в этот момент загрохотал гром долго собиравшейся грозы, напугав их своими мощными раскатами, и они молча, не шелохнувшись, стояли в темноте, открыв глаза, боясь хотя бы единым движением нарушить эту минуту близости. Молния осветила комнату, которую Ник еще и не видел, мелькнули очертания стульев, силуэт вазы с цветами на столе, голубая стена... Тут раздался новый удар грома, как будто прямо над головой - звук сокрушающей силы, грозно прокатившийся по небу, и наконец они услыхали шум и рев сильного прямого дождя, падающего с равномерным гулом водопада.
Беззвучные рыдания сотрясали тело Анни.
– Что с вами, Анни? Ну скажите же мне!
– Я сама не знаю. Не надо было приводить вас сюда. Но мне так хотелось этого. Ник, правда!
Он поцеловал ее в глаза, и она, немного успокоившись, прильнула к нему. Гроза уходила куда-то в сторону, все еще перерезая небо полосами слепящего света. Дождь не переставал.
– Тогда почему вы отталкиваете меня?
– Я ничего не могу с собой поделать. На меня вдруг надвигается мрак, и мне кажется, если я не вырвусь, я задохнусь, - проговорила она с отчаянием.
– Или у меня такое ощущение, будто мой мозг - внутри стеклянного колпака, и это тоже непереносимо.
Ник помолчал.
– Вот так же было и с тем... с тем другим?
Она кивнула.
– Сегодня на теплоходе я сказала вам, что, встретив его, снова стала женщиной. Но я сказала неправду, - проговорила Анни.
– В конце концов это и было одной из причин, почему мы расстались и почему я была даже рада, что он ушел.
– Она отодвинулась от Ника.
– Дайте мне сигарету.
– Она вздохнула, словно признаваясь в полном своем бессилии.
– А с вашим мужем?
При слабом огоньке спички он увидел, что Анни покачала головой.
– Тогда было совсем по-другому.
– Значит, все объясняется просто.
– Ник глубоко вдохнул в себя воздух.
– Мужа вы любили по-настоящему.
Она снова покачала головой.
– Конечно, я его любила. Но это не так просто, как вам кажется... Ник!
– вдруг вскрикнула она, словно моля о помощи. Теперь это была уже не та уравновешенная, улыбающаяся женщина, какой он видел ее в посольстве, и не та будто совсем юная, задумчиво ласковая девушка, какой она была весь этот день. Сейчас она терзалась мукой.
– Ник!
– снова вскрикнула она, бросившись к нему. От нее все еще шел еле уловимый запах духов, к которому примешивался теперь и слабый, нежный мускусный запах ее кожи и запах волос, и снова она казалась другой, потому что Ник уже понимал в ней больше того, что было открыто пониманию других. Он обнял ее просто и ласково, касаясь щекой ее щеки, но, когда она, грустно поцеловав его, отошла в сторону, он не стал ее удерживать.
– Опять все будет точно так же, - с отчаянием проговорила Анни.
– В глубине души я с самого начала знала, что это случится. Меня охватывал ужас...