Встреча на далеком меридиане
Шрифт:
– Ну хорошо. Вы не пойдете со мной в ресторан только потому, что я иностранец?
– Вы именно это и хотели сказать?
– Да, именно это.
– Тогда я отвечу - вовсе не потому.
– А почему же?
– Потому что вы меня не приглашали. Вы все ходили вокруг да около, но так и не сказали: "Пожалуйста, пойдемте в ресторан".
– Хорошо, пожалуйста, пойдемте со мной в ресторан.
– С удовольствием, - просто сказала она, пожав плечами.
– Я тоже очень хочу есть.
– Но они уже проехали и площадь Маяковского, и только что миновали Белорусский вокзал.
– Надо повернуть обратно, - заметила Валя. Дальше ресторанов нет.
–
– Мне - в "Советской"?
– Валя взглянула на него.
– Да я никогда там не была. Право, у вас очень странные представления о том, как мы живем и что мы делаем.
– Я не имею никакого представления о том, как вы живете и что делаете. Откуда мне это знать?
– Скажите, - спокойно спросила Валя, - в каком городе вы живете?
– В Кливленде.
– Это большой город?
– Да. Около миллиона жителей.
– И там есть большие отели?
– Да.
– Ну так скажите мне, пожалуйста, часто ли обыкновенные девушки ходят в рестораны этих отелей? Я не говорю о дочерях богачей или знаменитостей. Просто самые обыкновенные девушки?
– Понимаю ваш вопрос, - сказал он.
– У меня есть еще один, - настойчиво продолжала Валя, и Ник понял, что его подозрения были не лишены оснований.
– Многие ли кливлендские девушки ходят в эти или другие рестораны с приезжими советскими учеными?
– Нет, немногие.
– Ведь очень немногие, верно?
– Очень, очень немногие. Победа на вашей стороне.
– Мы с вами не воюем, - спокойно сказала она.
Ресторан был почти полон, оркестранты ушли отдохнуть, поэтому Ник не сразу понял, что здесь танцуют. Валя пошла позвонить домой.
– Это необходимо, - смеясь, объяснила она.
– А то мама будет волноваться.
В зале, кроме Ника, было еще двое иностранцев, они сидели за столиком в углу, увлекшись разговором; отодвинули в сторону маленький французский флажок, чтобы он не мешал жестикулировать, и не слушали музыку, не обращали внимания на танцующие пары.
– Советские люди и французы переменились ролями, - сказал Ник Вале, указывая на них. Валя засмеялась.
– Почему бы советским людям не потанцевать?
– спросила она.
– У нас теперь это принято. Я сама люблю танцевать.
– Я не танцевал много лет, - сказал Ник.
– И никогда не был хорошим танцором.
– Опять-таки будьте точнее, пожалуйста, - взмолилась Валя.
– Вы хотите пригласить меня танцевать?
Ник заколебался, потом со смехом сказал:
– Да. Почему бы нет? Давайте потанцуем?
– С удовольствием, - ответила Валя.
Он встал из-за столика и, ожидая, пока она подойдет, совершенно неожиданно для себя ощутил такое острое волнение, что ему пришлось отвести глаза в сторону.
В его объятиях она двигалась так же свободно и с такой же естественностью, с какой шла рядом с ним по улице. Рука ее, которую он держал в своей, была легкой и сухой, талия - тонкой. Валя касалась плечом его плеча, потому что была высокого роста, и это прикосновение походило на ласку, все тело ее было гибким и послушным. Они танцевали в полном молчании, и он почти не сознавал, что движется, и не слышал музыки. Вернувшись за столик, они опять долго молчали. Ник думал о только что испытанном ощущении. Это могло быть лишь чувство благодарности, обостренное отъездом Анни, но он вдруг увидел в Вале женщину.
Они сидели в ресторане больше часа, потом вышли в ночь и пошли по пустынной, окаймленной деревьями дорожке - узкому зеленому островку на краю широкого шоссе. Впереди, насколько
– Уже очень поздно, - сказала она.
– Мне пора домой. Я живу совсем недалеко отсюда. Спасибо за приятный вечер.
– Вечер был чудесный.
– И, может быть, он отвлек ваши мысли от того самолета на Вену?
– мягко спросила она.
Ник помолчал, потом кивнул головой.
– Я рада, - проговорила Валя и добавила с оттенком огорчения и наивной грустной откровенности: - А я, наоборот, думала о нем все время.
Как отнесется Гончаров к этой подстроенной Ником встрече с Валей, станет ли еще более замкнутым, и вообще есть ли какая-либо связь между тем, что он видится с Валей, и холодностью Гончарова - Ник не знал, да, впрочем, это ему было теперь безразлично. Он очень злился на всех за свое одиночество, а Валя была единственным человеком, у которого нашлось для него время. Он испытывал к ней благодарность, но на другое утро с таким же нетерпением стал справляться, нет ли ему письма, и был так же удручен, узнав, что ничего нет. Он приехал в институт, настроенный воинственно, ожидая от Гончарова чего угодно, только не виноватого смущения, с которым тот подошел к нему перед началом работы. Гончаров, по-видимому, даже затруднялся начать разговор, подыскивая слова, но затем внезапно сказал:
– Чувствую, что должен извиниться перед вами. Я совсем вас забросил в последние дни, пока моя...
– он заколебался, ища подходящего слова, - моя гостья... Видите ли, моя гостья уже уехала. Исследования показали, что ей сейчас не грозит опасность. Она очень боялась, хотя не признавалась в этом никому, кроме меня. Во время войны она проявляла удивительное мужество, но ведь известно, что худшие пациенты - это врачи.
– Он нахмурился, явно недовольный собой.
– Это моя теща, - отрывисто сказал он и продолжал уже совсем откровенно: - Единственный близкий ей человек - это я, она потеряла всю семью: и мужа и детей. Мы редко переписываемся, иногда говорим по телефону, но, когда одному из нас плохо, он зовет другого. Когда-то только она одна знала, что у меня в душе, и только я знал, как она тогда страдала. В то время мы могли говорить откровенно только друг с другом. Поэтому мы очень близки. Она уехала к себе в Харьков на работу, и никто, кроме ее начальника, не знает, что она поехала в Москву без всякой надежды вернуться домой. Понимаете, я хочу, чтобы у нас с вами не было недоразумений.
– Я понимаю, - кратко сказал Ник, по примеру Гончарова не придавая значения тому, что Гончаров впервые сам упомянул о своей жене, хотя это косвенное упоминание порождало множество вопросов, тем более что, по глубокому убеждению Ника, ни одна женщина никогда не жила в этой столь прозаически обставленной квартире, без занавесок на окнах. Где же и когда он жил с ней и почему ему так трудно говорить обо всем, что связано с его браком?
– Так вот, - продолжал Гончаров, - я хочу спросить вас, свободны ли вы в субботу вечером? У меня опять соберутся друзья, и я очень хотел бы, чтобы вы пришли тоже.