Встретимся через 500 лет!
Шрифт:
– Кем все же был, этот человек?
– думал Мегре, ступая по дресвяной дорожке, впитывавшей дождь и его взгляд.
– Просто человеком? Что с ним случилось? Почему он стал полицейским, не художником? Может, он был слаб? Не смог защитить ни себя, ни близких?
Наверное, так. Многие уходят в боксеры от слабости, уходят от себя в измышленную силу, как сумасшедшие уходят от реалий к фантазиям.
Господи, как, наверное, хорошо быть обыкновенным бухгалтером!
Как хорошо иметь маленькую бухгалтерскую квартирку с простенькими обоями, бесхитростную бухгалтерскую супругу, милую, ни на что, кроме бухгалтерской зарплаты, не претендующую. Как славно иметь славного бухгалтерского карапуза и славную бухгалтерскую доченьку, которая далеко пойдет, далеко пойдет, потому что бухгалтерский учет глубоко презирает, как и дешевые обои, с детства напоминавшие ей о месте в жизни. И как хорошо вместо того, с чем комиссар в своей жизни лоб в лоб сталкивался, иметь воскресную газету с колонкой происшествий на видном месте.
– Представляешь, Жаннета, третьего дня в санатории Эльсинор человека зарезали, - сказал бы вчера этот бухгалтер своей бухгалтерше, моющей после завтрака посуду.
– А потом, ха-ха, камни в живот положили и белыми нитками зашили. И сейчас полиция парится, пытаясь это как-то объяснить.
– Чудно, - машинально ответила бы бухгалтерша, думая, что приготовить на обед – любимого мужем каплуна в вине на последние деньги или все же отправить в духовку подозрительного цвета говядину, по дешевке купленную вчера в лавке прощелыги Жана...
Да, хорошо быть бухгалтером, живущим в мире простых формул, формул, все упрощающих - бухгалтеру, живущему в мире простых формул, не может присниться, что он есть людоед-полицейский, расследующий факт людоедства на людоедском острове, людоед-полицейский, которого, в конце концов, линчуют посредством всенародного съедения.
Этот привычный сон-кошмар вновь приснился Мегре прошедшей ночью. Сразу после Моники. Понятно, почему приснился. Он посадил на скамью подсудимых сотни людей, некоторых из них отправили на каторгу, на иссушающие южные острова, других казнили. Конечно, некоторые из них были прирожденными убийцами и преступниками, но вина остальных была лишь в том, что они были никому не нужны или нужны как человеческий материал, орудие. И теперь они приходят к нему, к состарившемуся Мегре, к своему Харону, переправившему их в тюрьмы, крепости и острова, приходят к нему, своему Прокрусту, отрезавшему у них куски жизни. В пять, десять, двадцать, сорок лет длиной. И винят. Винят не в том, что переправлял в тюрьмы и отрезал куски жизни, а в том, что, переправляя и отрезая, делал свою любимую работу. И все эти несчастные следуют сейчас за ним в кандалах и полосатых своих костюмах.
Мегре не хватило мужества оторвать взгляд от дорожки и посмотреть себе за спину. Он посмотрел в небо. Серое, оно моросью падало на землю.
– Дождь идет, чтобы небо стало чистым, - светло улыбнулся Мегре и, заложив руки за спину, повернул к Эльсинору
В японском саду, на камне у озерца сидела большая лягушка. Увидев Мегре, она панически заквакала. У Кассандры сидел на скамейке Пелкастер. Улыбаясь, он разговаривал с дочерью, умершей от скарлатины десять лет назад.
После обеда пришла Аннет Маркофф. Она сказала, что профессор, желая подготовить Мегре к завтрашнему событию, прописал ему массу процедур, и потому через час он должен явиться в 113-ю комнату. Весь оставшийся день комиссар провел под капельницами, получая каждые полчаса инъекцию в область сердца и горсть таблеток.
Вечером он долго не мог заснуть, хоть и лежал с закрытыми глазами. Погода испортилась. Снова завывал ветер, дождь барабанил по крыше, и бескрайнее пространство, в котором он только что блуждал, сузилось, и снова было ограничено четырьмя стенами его комнаты. Неожиданно Мегре стало страшно. «Снова завывал ветер, дождь барабанил по крыше, и бескрайнее пространство, в котором он только что блуждал, сузилось, и снова было ограничено четырьмя стенами его комнаты». Он где-то читал это! Но где? В какой книге?
Комиссар с трудом встал, постоял у окна, слушая стук дождя. Шаркая шлепанцами, направился к шкафу, по пути включив свет, растворил дверцы. Присел на корточки, заскользил взглядом по корешкам книг. Увидел меж двумя томами Жорж Санд том Диккенса. «Тяжелые времена»… Вот оно! Вынул книгу, распахнул наугад, нашел глазами строки, жирно подчеркнутые карандашом. Поднялся на ноги, пошел под люстру читать выделенные предложения:
…Ему снилось, что он и еще кто-то, кому он давно отдал свое сердце - но это была не Рейчел, что очень удивляло его, несмотря на владевшую им радость, - венчаются в церкви. Внезапно наступил полный мрак, прервавший совершение обряда, затем вспыхнул ослепительный свет. Он стоял на высоком помосте. Услышал, как читают отходную, и понял, что осужден на казнь. Спустя мгновение то, на чем он стоял, ушло из-под его ног, и все было кончено. Какими таинственными путями он возвратился к своей привычной жизни и знакомым местам, он не в силах был рассудить.
Снова завывал ветер, дождь барабанил по крыше, и бескрайнее пространство, в котором он только что блуждал, сузилось, и снова было ограничено четырьмя стенами его комнаты…
Мегре прочитал абзацы с подчеркнутыми предложениями целиком. Какая-то непонятная писанина. Какой-то станок, вероятно ткацкий, обращающийся в виселицу, какой-то предмет, форму которого принимало все вокруг. И еще приговор никогда, ни в этой жизни, ни в грядущей, во все неисчислимые столетия вечности не видеть лица Рейчел…
Улегшись в кровать, он попытался уразуметь смысл прочитанных страниц и подчеркнутых слов. У него получилось. Он понял, что есть жизнь вообще, запутанная, часто неприемлемая, и есть в ней то, что жизненно необходимо подчеркнуть жирным карандашом. Выделить, чтобы жить дальше. Порадовавшись умственному успеху, он принялся думать о Рейчел и Чарльзе Диккенсе, несомненно, давнишнем жителе Вселенского Кристалла. Он думал о том, что все на свете определенно взаимосвязано. И потому отдельные вещи являются в определенном месте в определенный час, как явились к нему в эту ночь дождь и ветер. Дождь, ветер и кем-то подчеркнутые строки. Они являются в определенный момент и в определенный час, если у человека есть глаза и уши, ум и сердце. Сердце, которое видит, слышит и чувствует. И дает пищу уму.
23.Жила-была маленькая девочка[29]
Мегре, руки в карманах брюк, вошел в гостиную Генриетты Жалле-Беллем, встал у дверей. Потянул носом воздух: откуда-то смачно попахивало жареными котлетами. Оглядывая затем собравшуюся публику, злорадно подумал: - Судя по вашему виду, вы хотите театра? Так вы получите его!
Приглашенные были в наличии. Мартен Делу сиял на комоде в виде черно-белой фотографии. На боку холщовой сумки старшей медсестры Катрин Вюрмсер багровел крест. Все сидели на стульях или креслах, председательствующее кресло занимал скептического вида профессор. Стул, предназначенный для комиссара, стоял к остальным в оппозиции.
Открыл собрание профессор Перен.
– Мы собрались здесь, чтобы послушать нашего комиссара Мегре, - сказал он, встав.
– Есть ли по этому поводу у присутствующих какие-либо вопросы или предложения?
– Вопросов нет, одни ответы, - осклабился Катэр.
– В таком случае, начинайте, комиссар, - опустился профессор в кресло
Мегре тоже сел. Тут же почувствовал себя торпедой, способной пронзить все, «пронзить смерть».
Напитавшись этим чувством, обвел взглядом оппонентов, неожиданно для себя подмигнул старшей медсестре Вюрмсер (та изумленно вздернула бровь).