Встретимся через 500 лет!
Шрифт:
– Ты что насупился?
– Знаешь, я где-то читал, что все люди – сыны Божьи, и потому все люди есть потенциальные Христы. Только не все это знают, и потому живут коту под хвост. Я вот сейчас жизнь свою посмотрел из конца в конец и что, думаешь, увидел?
– Что?
– Что Христом с рождения был, но и подумать об этом не мог. А если бы подумал и поверил, все бы по-другому бы пошло...
– Ты что пил вчера? Паркетов, вроде, в Эльсиноре нет?
– Нет, политуру я вчера не пил.
– А что тогда?
– Слушай, кончай, а? Ты мой персональный Иуда, так действуй, организуй события!
– Ладушки. Только давай без мифологии. Не надо меня Иудой называть, себя Христом. Мы, как
– Не финти, говори, в какой Иерусалим мне идти?
– В «Три Дуба» надо тебе идти. Сегодня же.
– И что я там буду делать?
– Похмеляться. Сначала. А потом, как в ритм войдешь, ее спросишь, и она объяснит.
– В натуреобъяснит?
– В натуре. И не ерепенься и за лацканы не бери, а просто раз пять трахни, - Шарапов отвернулся к окну, чтобы визави не увидел его едкой улыбки, стал смотреть на горы.
– Ну, ладно, пойду. А что от этого изменится?
– Жеглов не стал разбираться, от кого иуда знает анекдот о майти-зайце и лисе.
– Все. Покой будет и путь.
– А ты сребреники получишь?
– Уже получил, - Шарапов позвенел монетами в кармане.
– Понятно. Значит, завтра утром, вернувшись от нее, я лягу спать и не проснусь? Как Пуаро?
– Проснешься. Кстати, посмотри на нашего нового садовника.
Глеб подошел к окну. Увидел маленького полноватого человечка с круглой головой, загнутыми вверх старорежимными усиками и новеньком зеленом с желтым комбинезоне. Он катил тачку с жухлой поживой грабель, лежавших сверху. Сказал с удивлением:
– Похож на Пуаро... Из сериала.
– Нет, это не Пуаро. Это другой человек. Он лечился у нас. Был выписан, но захотел остаться. Профессор с удовольствием его взял. На три месяца.
– Всего на три?
– Да, всего на три. Желающих попасть в Эльсинор, хоть садовником - туча. У них, пролеченных, ностальгия по нему образуется, как по детству.
– А меня возьмут?
– Садовником?
– Да.
– Ну, если тебя профессор как папаню пьяного домой тащил, то, наверное, шансы будут.
– Это хорошо. Садовника работа правильная. Вычищать надо, сажать. Слушай, гад, ну, скажи, что здесь происходит?
– Да ты уже догадался, только осознать не хочешь.
– Ну, скажи! С сознанием у меня после вчерашнего туго.
– Генриетту попроси. Она расскажет.
– Не пойду к ней.
– Пойдешь. Это надо. Цветочков только в зимнем саду нарви, она от этого тащится.
Глеб представил себя с букетом герани в руках, радостную, нет самодовольную улыбку Генриетты, и его передернуло.
– Слушай, Шарапов, иди ты отсюда!
– сказал сердечно.
– Один хочешь остаться?
– Да, хочу.
– А ты и так один. Со мной, с Генриеттой. Ты всегда был один.
– Да. Всегда был один, даже среди тысяч людей. Знаешь, иной раз летишь навстречу человеку, думаешь все, вот оно счастье. А потом оказывается, что летел к бильярдному шару бильярдным шаром. Бац, и улетел «свояком» пряменько в лузу.
– Это понятно. Видишь ли, сердцем родственных родных людей очень мало. И многие из них к нашему рождению уже мертвы...
– Погоди, погоди! Тебя, чай, не Пелкастером зовут?
– Иди ты...
– огрызнулся Шарапов и ушел, хлопнув дверью.
22. Коробочка из-под бритвы.
Жеглов, оставшись один, распластался на диване. Подумал, глядя в потолок. Решил: если не пойдет к этой Генриетте, то станет просто сумасшедшим Жегловым. Станет, и будет свистеть в раскрытое окно в милицейский свой свисток, сохраненный с тех пор, как был на Таганке простым постовым.
Если б я был физически слабым -
Я б морально устойчивым был, -
Ни за что не ходил бы по бабам,
Алкоголю б ни грамма не пил!
Отложив гитару в сторону, полежал, подумал еще. Ничего не придумал, усмехнулся: «Умишка милицейского не хватает». Решил что-нибудь почитать. Пошел к книжному шкафу, растворил, присел. На самой нижней, на книгах, углядел картонную коробку из-под электрической бритвы. Посидел, недоуменно глядя - в тот день, когда пакет с дамским бельем очутился в его руках, коробки не было. Или просто не обратил внимания? Возможно. Взял ее в руки – легкая. Значит, чей-то архив. Открыл. Увидел стопку плотных карточек. Вынул, перебрал. Каждая сверху была надписана фамилией и именем - почти все на слуху, и с обеих сторон исписана мелким почерком, точнее, двумя мелкими почерками. Перетасовав, он стал читать легшую сверху. На ней почерком Пуаро выведено было «Моника Сюпервьель»
Улегшись на диван, стал ее вслух читать:
– 1961 года рождения. Отца не помнит. Мать - содержанка, с юных лет повела ее по своей стезе. В восемнадцать стала любовницей уголовника, с тех пор работала официанткой в принадлежащем ему кафе. В девятнадцать по невыясненным причинам пыталась покончить жизнь самоубийством. В клинике с 1982 года.
Ниже лежала карточка, посвященная отцу Падлу. В ней рукой Э. П. было написано, что Этьен Моршан, ныне Падлу, выучившись в молодости ремеслу художника-гравера, занялся подделкой денежных знаков и ценных бумаг, за что 21 год провел в местах заключения. Из них 5 лет в одной камере с Иосифом Каналем, который научил его искусству татуировки. После освобождения изготовил себе документы на имя Этьена Падлу, вошел в доверие к господину N и стал его доверенным лицом. Через несколько месяцев после этого события оказался в Эльсиноре. Двумя годами позднее ходатайствовал перед профессором Переном о приеме на лечение своего бывшего прихожанина Иосифа Каналя. Ходатайство было удовлетворено. 6 января 88-го года начал тайно татуировать пациентов и служащих клиники. С какой целью - неясно.
Основные качества – неразговорчивость и скрытность. Слывет прекрасным слушателем, умеющим вызвать на откровение. По всем вероятностям, составляет на всех и каждого досье с целью определить направление деятельности клиники, и роль в ней всех и каждого. Единственным приятелем был садовник Катэр.
Следующая карточка, повествовала об Иосифе Канале. Из нее, испещренной дополнениям Э.П. и им же законченной, Жеглов узнал, что Иосиф Марк Каналь, выросший в детском приюте, начал карьеру портным, но был им недолго. Случайно встретившись в ателье со своим родным отцом, известным профессором восточной философии, заколол его ножницами за философское разглагольствование по поводу принципа предопределенности. Скрывшись и решив потом, что если все предопределено, то можно все, разнуздался. Лишил жизни шесть или семь человек – все преступники. Попавшись, был признан невменяемым и отправлен в психиатрическую больницу, из которой перекочевал в Эльсинор. Профессору Перену предан безраздельно. По его просьбе или приказу взял на себя убийство Мартена Лу, убитого Катэром, и был за это арестован полицией. Бежал (в поселок?!), вернулся в Эльсинор, зверски убил Катэра, инсценировав убийство, как действие Потрошителя, то есть Падлу. Был повторно арестован. Где находится в настоящее время неизвестно.