Встретимся в Эмпиреях
Шрифт:
«Перестань, не порть праздник, брат», — закрываю дуло ладонью, пытаясь отвести ствол вниз (крайне опрометчиво с моей стороны).
Палец Демона неаккуратно ложится на спусковой крючок — и гремит выстрел!..
— А-а-а-а! — хватаясь за пустоту под запястьем, перебудил, помню, тогда всю палату.
— Эй, ты чего там, парень?
— Да ничего, — приподнимаюсь и вытираю краем простыни взмокший лоб. — Руки, кажется, лишился…
— Опять?.. Вот непруха, в натуре.
— Кого режут?
— Мужики, хорош бакланить! Дайте поспать.
— Спи, сладенький, спи.
— Чего-о?
— Цыц!
— Поцыцкай еще!
Закрываю
А под утро мне приснился еще один сон…
В каких-то пригородных трущобах, где бесцельно слонялся, опустив взгляд под ноги, я повстречал ту самую старушку из своих детских воспоминаний. Встреча неожиданная и ошеломляющая. Я — без пяти минут сформировавшийся мужчина. Она — все такая же, словно время над ней не властно. Хочу заговорить, но старушка упрямо отворачивается. «Я по-прежнему не думаю ни о чем?..» Пытается уйти. «Постой же. Ответь». Поступаю очень некрасиво по отношению к возрасту, но лучшего придумать не могу — опускаю руки на ее плечи и силой разворачиваю к себе. «Кто ты?.. Где была?.. Почему мне не отвечаешь? Бабушка…» Взгляд мой скользит по лицу старушки от запавших глазниц вниз… Я отпрянул! Сначала мне думалось, что ее потерявшие всякую жизненную яркость губы плотно сжаты от недовольства, но теперь понимаю… рот зашит. Грубой белой ниткой, как у покойницы. Спотыкающимся шагом убираюсь прочь, но не дает покоя сохраняющееся ощущение взгляда в спину. Не вытерпев, оборачиваюсь. Там, где я ее оставил — уже не было никого.
Осенью…
За окном покачиваются от ветра лысые палки деревьев, тротуары усыпаны облетевшей листвой. Редкий понурый прохожий пинает листья ногами, словно ненавидит их за что-то…
Нахожусь на выписке у главврача. Пресытившись безрадостной панорамой за окном, перевожу взор вглубь кабинета, на человека в белом халате. Главврач — немолодой мужчина с поседевшими висками и ямочками на розовых щеках. В его прищуренных глазах не удается угадать никакого выражения. Листает бумаги.
— Пу-пу-пу-пу-пу, — играется губами и поднимает взгляд на меня. — Ну и как ты себя чувствуешь, Р.?
— Сносно.
— Понимаю, пу-пу-пу.
Не знаю, чего он там понимает. Молчу.
— Вообще, у тебя удивительный случай…
— ?..
— Лишиться конечности за пару дней до призыва, да еще на глазах у… Дело в том, что я периодически вхожу в состав комиссий, занимающихся разбором дел этаких призывников-самоистязателей…
Понеслось. Нашел себе слушателя, елки-палки! Приходится самовольно опуститься на стул. В теле еще ощущается слабость после долгих больничных каникул.
— Я ребят и девчат всегда понимал. Но время такое, знаешь…
— Я тут при чем? — задаю вразрез его говорильне сухой вопрос.
Осекается.
— Да нет… Просто что-то захотелось пооткровенничать, — опять зашуршал бумагами. — Нечего молодым на войне делать, понимаю я это. Надо жить! Твой случай — своеобразный подарок судьбы. Я бы так воспринимал, по крайней мере.
— А я подарков не просил!.. Мы долго еще будем откровенничать, доктор?
— Да что ты все наскакиваешь на старика? — пытается изобразить непоколебимое добродушие.
Несмотря на то, что он врач — маска примеряемого им участия, думаю в тот момент, мало ему подходит. Может, я ошибся, как часто ошибался в своей жизни?
— Пу-пу-пу, ладно. Распишись здесь.
Поднимаюсь и подхожу к столу. Протягиваю свою культю к авторучке и когда осознаю это, вздрагиваю и стыжусь подобной оплошности.
— Ничего-ничего. У тебя есть вторая. Начинай привыкать.
Вывожу роспись левой. Коряво выходит, конечно.
— За что я расписался?
— За «желтую» категорию — за что же еще.
— А вы не отдадите мне мою отпиленную руку на память, доктор? — решил пошутить я. Блеснуть, вроде как, присутствием оптимизма и самообладанием…
— У тебя все в порядке с головкой, молодой человек?
— Наверное, нет, — смущаюсь.
— То-то и оно.
Отхожу в сторону.
— Я свободен?
— Да. Можешь идти.
Направляюсь на выход.
— Постой, Р.! — останавливает меня главврач у самых дверей. — Помогу, пожалуй, тебе, парень, с хорошим протезом. Как настоящая будет! Сам такого не достанешь. Загляни-ка ко мне через недельку. Договорились?
— …
— Из симпатии к твоему юношескому нахальству, Р., — улыбаясь глазами, поясняет он.
Бывает ведь…
Отказываться не стану, поживем еще. А?
* * *
На этом можно было бы и закончить мою историю, но я так не поступлю. Остались два человека, о которых я должен сказать. Люди, благодаря которым я увидел дальнейший свой жизненный смысл.
Начну с того, о ком вы еще не знаете.
10 декабря
Сегодня произошло событие примечательного характера. Ламантин вернулся!
Ламантин — мой сосед по этажу. Мы много обоюдополезно и приятно общались, пока его не забрали в армию. Четыре года назад. На столько же он меня старше. Редкий парень. Свой, что называется. Это первый случай, когда кто-то из моих близких знакомых, а тем более друзей, возвратился с войны.
Он приехал поздно вечером — совершенно нежданно. И всю ночь мы прокурили (курил, вернее, Ламантин один и без меры) у него на кухне, за бутылкой водки и кастрюлькой домашнего вина. Много чего рассказал мне. Местами тянуло пустить слезу, местами вроде бы предполагалось смеяться. А в общем, все сводилось к одному и тому же, тупому и не новому: война — ад, а люди на ней — смелые. «Так ли необходимо окунуться в это, чтобы убедиться самому?» — хочется задать вопрос. Не Ламантину, а в принципе.
Когда Ламантин, невольно вызывавший у меня ассоциацию с двадцати двух летним стариком — так он изменился! — говорил о войне, по взгляду его было видно: он не со мной сейчас, а по-прежнему там. Если бы я отстегнул свои уши (идиотская, конечно, фантазия), которые могли бы слушать самостоятельно, положил их на стол меж рюмок, предусмотрительно повернув раковинами в сторону рассказчика, и ушел — Ламантину бы, я думаю, вполне этого хватило. Впрочем, иногда он меня «замечал».
— Как ты руки-то, братан, лишился, поведай.