Встретимся в Эмпиреях
Шрифт:
Что касается меня — признаться, я был далек от всего этого копошения. Как и в прежние времена, пытался разобраться в своей собственной жизни. Ведь натура моя, хорошо это или плохо, не знаменосца, творящего Историю, а скромного строителя личного осознания, которое, быть может, у всех нас бессмертно… И зачем бы нужен был Ламантин, так нежданно вернувшийся в мою жизнь — если не впустить в нее порыв ветра и не придать ее затухающему движению новый ритм и новую направленность.
29 декабря
Ламантин
Он принес мою рукопись и кинул мне на подушку возле лица: «Дописывай!» Не «в этом что-то есть», не «бр-р, не пойми чего» — одно слово: «дописывай».
— Что тебе надо, Ламантин? В чем дело? — осовело хлопаю глазами.
— У меня идея, чудила! Слушай! Мы наделаем тонну таких экземпляров, и я буду их распространять. Подкидывать в почтовые ящики, оставлять на подоконниках в людных местах… «Автор неизвестен»! Оригинально?!
— Бред какой-то! Понимаешь… — пытаюсь собраться с мыслями, — это была просто дань памяти… моя очередь осуществить мечту. Я абсолютно не хотел…
— Брось! — нетерпеливо перебивает Ламантин. — Сейчас ты даешь слабину. Это твое «не хотел» никуда не годится.
— Отстань от меня! Чего насел? Тебе-то с того какая, э-э… польза? Мне веселой жизни желаешь, и только?
— Дуралей, эта писанина пролежала у меня на шкафу две долбаных недели - и тут я взял и прочел за ночь! Знаешь, черт побери… я как будто смог прикоснуться к тем годам, которые у меня украли… вот и все, что я тебе скажу. Если ты понесешь рукопись в издательство, тебя тут же за инакомыслие «закроют» — времена еще: у-у! Это и понятно, что ты свыкся с мыслью, дескать: писал как дань памяти, не для чужих глаз. Но…
— Не знаю, Ламантин. Правда, не знаю.
А сам, поверьте, почувствовал, как тщедушные фантомы-убеждения поддались-таки первому колебанию.
— Доверься, братан! Вкус авантюры, опасность, обладание целью — вот какая мне со всего этого польза, раз уж ты спросил. Я ведь пока так и не нашел себя в мирной жизни. Как рыба на песке себя чувствую. А ты разве не соскучился по всему этому, признайся?..
— Я не задумывался.
— Разве не хотел бы ты вот так взять и пуститься в новое «путешествие по грани»?! Со мной… если не побрезгуешь.
— Ламантин, перестань…
— Ставки так же высоки. Нас либо крепко возьмут за шкирку, и тогда нам уже точно станет на все наплевать… Либо пройдет какое-то время, будут неминуемые перемены, и мы (в первую очередь — ты, конечно) чего-то добьемся, что-то донесем до чужих мозгов!..
Эх! Вот чего в моей жизни не отнять — мне всегда везло на таких людей. Ламантин обладал даром заразить, открыть горизонт для новых идей и стремлений. Повести, в конце концов, за собой. Демон из того же теста был…
— Что ж… давай попробуем. Кстати…
Но Ламантина уже и след простыл. Ламантин поймал меня на слове и как мистический персонаж испарился в воздухе.
В какую только новую волнительную историю тебя не втянут, когда на часах «6:30», когда ты еще толком не распечатал глаза и не доглядел свой последний утренний сон!
31 декабря
Глядеть не наглядеться —
Когда в последний раз.
Мне никуда не деться —
Пылал уже и гас.
И сметь не смею
Вновь встречу предвкушать.
Поплачь, рассмейся,
Усни, моя душа.
Теперь — о другом человеке.
Всегда, рано или поздно, когда совершенно того не ждешь — случается что-то особенное. Как напоминание тебе, простое и доходчивое: «Жизнь, глупый, не проклятие; жизнь — дар». Словно тень волнительного прошлого на пороге моего дома этим морозным утром появилась Она. Вся закипающая от гнева и без предупреждения.
А о каких предупреждениях могла идти речь?!
Я вел две жизни. Одна моя жизнь — были мои друзья. Другая — Она. И в каждой я был разным, словно умел делиться на две независимые, не перекликающиеся между собой личности. Первая моя жизнь закончилась, а вторую я подверг, как понимаю себя теперь, испытанию на прочность. На этот раз исчез я… Сознательно. Когда-то ведь и Она демонстрировала склонность к драматическим исчезновениям. Один исчезает, второй разыскивает — такая уж у нас странная повелась игра. Вот он я, стою теперь перед Ней найденный, с глупым выражением лица и полный трепетного внимания.
— В мире пропали телефоны, да?! Ты не знал моего адреса?! Что творилось все это время? Я думала, ты уже на войне, и мучилась самыми страшными мыслями! Тебе все равно было, скажи?!
— Ты бы это пережила, солнышко…
— Как?.. Чего?.. Что ты хочешь этим сказать?..
— Ты так злишься, потому что… потому что не веришь своим глазам.
— Дурак!
Она вглядывалась в меня и потихоньку, было заметно, оттаивала. Взяла под локоть здоровой руки, и мы присели.
— Начинай. Рассказывай.
— О чем рассказывать, солнышко?
— Обо всем. О том, что происходило с тобой.
— Что ж…
И я многое Ей рассказал. Это было сложно. Она слушала, и не все удавалось Ей принять сразу и безоговорочно. Я старался оставаться в Ее глазах таким же, каким Она привыкла меня знать. Но я не мог не присвоить себе и завоеваний той, другой, моей ушедшей в небытие жизни. В те часы и минуты я постиг очередную истину, касавшуюся Ее и меня: на каком основании я ждал и требовал от Нее всего, сам отдавая лишь половину? Только теперь я представал перед Ней раскрытой книгой. Но что, несмотря на все это, дальше?.. Я говорил, говорил — а иногда, невольно «выпадая» из русла собственного рассказа, мысленно улыбался (замечала ли Она?). Один раз припомнилось, как Демон окрестил меня тонким ценителем странностей любви. Потом вдруг раззадорил причудливый вопрос: чем какофония наших с Ней отношений, продлившихся до сегодняшнего дня, хуже того, что зовется у прочих людей любовью?..