Вся жизнь - поход
Шрифт:
В первые же дни знакомства Саша сказал, что хочет почитать мне свои стихи. Я изредка занимался рифмотвор-чеством для всяких туристских нужд и охотно согласился послушать коллегу-дилетанта.
– В общем-то это песни, - сказал Александр Иосифович, - но без гитары я буду только читать.
И нам нельзя не рисовать, и пляшут наши кисти,
По нарисованной земле волшебный цвет разлив.
Я что-то должен досказать, дочувствовать, домыслить
Поверьте мне, поверьте мне: мир добр и справедлив!
Я понял, что встретил настоящего поэта. И не ошибся - через несколько лет Саша начал публиковаться. Вслед за стихами появились его сценарии - он читал их на радио. Стихи буквально выплескивались из него, и как это получалось - великая тайна есть.
Узнав, что Саша живет рядом с Лефортовской тюрьмой, я рассказал, что в сталинские времена в ее подвалах расстреливали под гул тракторного мотора, заглушавшего выстрелы.
На другой день Саша вошел в мой кабинетик и вытащил из кармана мятые листки:
– Я буду читать "Балладу о тракторном двигателе". Я не спал ночь и неважно себя чувствую. Извините.
Он как-то неудобно присел на краешек стула, усталый и непривычно скованный, перебрал листки - и, ни на чем не акцентируя, почти монотонно начал:
Грохочет тракторный мотор,
Толкаются в цилиндрах поршни.
Стоит курсант с лицом бульдожки
И пальцем теребит затвор...
Это были страшные и отчаянно искренние стихи.
Чтобы никто не услыхал,
Чтоб никого не всколыхнули
В затылок всаженные пули,
И кровь, и пена, и оскал.
Я стал постоянным сашиным слушателем и в дальнейшем сделал из его песен два тематических цикла для чтения у костра. С той поры прошло около двадцати лет, но до сих пор меня просят читать Анно, хотя его стихи ребята знают почти наизусть.
Как настоящий поэт, Саша смотрел дальше своего времени.
Многие его вещи кажутся написанными в середине 90 - х годов, они сейчас опубликованы, но в ту пору моего счастливого знакомства с Александром Иосифовичем я не до конца понимал их вещий смысл.
Когда уже рухнули на баррикады
Железобетонные туши столбов,
Когда разобрали на колья ограды
И ужасом сморщило лбы городов,
Весь мир раскололся на две половины,
И было уже невозможно понять,
В чем эти правы, а другие повинны,
Кого надо славить, кого убивать...
...........................................................
Вожди потрясали чужими цепями,
Врубались в мозги остриями речей,
И факелы множили желтое пламя
В веселых глазах молодых палачей.
О каком времени написаны эти строки?
Саша спел мне легкомысленную на первый взгляд вещицу с длиннющим названием: "Прения в парламенте Лилипутии по поводу решения вопроса господина Лемюэля Гулливера". Спел за одиннадцать лет до начала нашей государственной перестройки. Веселенькая такая песенка, никаким боком не касавшаяся нашей державной поступи к коммунизму.
"Спикер парламента - грустный такой лилипут:
Годы над нами медленно плыли,
Горя не знали, жили как жили.
Жили как люди - сыты, обуты,
Даже не зная, что мы - лилипуты.
Горе нам, горе! Нет больше веры!
Где-то за морем - мир Гулливеров!
Жизнь раскололась, как об коленку,
Нас ожидает переоценка.
Нас ожидают войны и смуты!..
Шире! Шире шаг, лилипуты!"
Конечно же, я свел Александра Иосифовича с туристской группой. Мы приходили к нему в мастерскую, слушали его песни, собираясь, к сожалению, не в нашей школе, а в соседней или на стадионе - и тогда вместе с нами Сашу окружало много посторонних людей. Мы приходили в Центральный дом художников на капустники, поставленные по его сценариям, заказывали ему песни для наших праздников, и студенты завидовали школьникам, которые общались с Александром Иосифовичем почти ежедневно.
Мне незаслуженно везло на знакомства с интересными людьми, и я, забывая о приличии, пользовался своими "связями". Я притащил к студентам Михаила Владимировича Кабатченко, и он, как всегда увлекаясь, раскручивал перед ними сумасбродные педагогические идеи, и когда студенты не верили, что их можно осуществить, громогласно призывал в свидетели бывших воспитанников интерната. Я напросился со старичками группы в гости к Сергею Михайловичу Голицыну, и он рассказывал, как делались книги о нашем туристском лагере. Мы приезжали к Павлу Федоровичу Колесову для различных хозяйственных работ в его музее - общение с этими удивительными людьми было полезно не только будущим учителям, но и всем нашим туристам.
А теперь - Александр Иосифович Анно. Сколько лет прошло с той давней поры, а в группе его не забывают, и новое поколение Вэ-Яков просит познакомить их с этим талантливым художником и поэтом.
Саша не выдержал постоянных стычек с директрисой и ушел из школы. Но ребят не бросил и несколько лет учил их рисованию у себя в мастерской. Конечно же, безвозмездно.
У меня тоже отношения с администрацией становились все напряженней. И когда мы вернулись с туристского слета с очередным кубком и застали школу запертой, и дозванивались к директрисе, жившей напротив, объясняя, что нам нужно занести в кладовую инвентарь, когда нас не спросили о занятом месте и мы еще около часа стояли под дождем, я понял, что и мне нужно уходить.
Решение созревало долго и мучительно. Оставить ребят, на занятиях с которыми давно уже не было никаких проблем, очень нелегко. Все, что накопил за двадцать пять лет, отдавал на уроках. Я усложнял учебную программу дополнительным материалом, предупреждая, что выполнять новые элементы - дело добровольное, но мало кто отходил в сторону при разучивании сальто или нестандартных опорных прыжков.
Как-то взрослая девушка к случаю вспомнила, что в третьем классе они выполняли длинный кувырок, перелетая через меня, сидящего на стуле и просматривающего газету.