Всю жизнь с морем
Шрифт:
Но и в моей работе лоцманом были случаи, когда крупная авария казалась неизбежной.
Однажды в январе 1927 года во Владивосток зашел японский пароход «Чайна-Мару» грузоподъемностью восемь тысяч тонн. Стояли сильные морозы. Судно нужно было поставить к одиннадцатому причалу на Эгершельде. Подход был забит мелкобитым смерзшимся льдом. Буксировщика, как это часто бывало, не оказалось. Пришлось очищать подход к причалу, двигаясь вдоль стенки переменными ходами. Когда удалось уже почти полностью разогнать лед (судно двигалось средним ходом назад и забрало инерцию), была дана команда «Стоп машина». После этого должен быть дан полный ход вперед. У машинного телеграфа стоял молодой третий помощник капитана. Он, стараясь выполнить приказание быстрее, резко дернул туго ходившую ручку машинного телеграфа и разорвал в нем цепь Галля. Телеграф вышел из строя и в машинном отделении распоряжение не приняли. Судно, набирая скорость, продолжало двигаться назад. Капитан попытался передать команду в машину через переговорную трубу, но она оказалась забитой изморозью. С каждой секундой пароход приближался кормой к стоявшему у десятого причала крупному английскому теплоходу «Глентара». Отдача якорей «Чайна-Мару» не могла спасти положение, расстояние было слишком мало — всего несколько десятков метров. Мне оставалось только крикнуть капитану: «Дайте полный ход вперед!» Он и сам это отлично понимал. Страшная авария казалась неизбежной. «Чайна-Мару» двигалась кормой с работающим назад винтом в район четвертого трюма «Глентера». Люди, находившиеся на кормовой палубе английского судна, начали разбегаться. Тогда капитан бросился к световому люку машинного отделения. Отчаянными криками ему удалось привлечь внимание механика и отдать команду — дать полный ход вперед. Это было сразу же выполнено. «Чайна-Мару» остановился, когда до теплохода было всего несколько метров, и затем начал медленно удаляться. Для передачи дальнейших команд в машинное отделение выставили цепочку людей. Капитан с трудом поднялся на мостик, обессиленный, опустился на вынесенный из штурманской рубки складной стул. Не в меньшей степени был взволнован и я, чувствуя до некоторой степени свою вину, — я не посоветовал японцам ослабить цепь Галля, что обычно делается на наших судах при морозе.
Однажды мне пришлось встретить своего «старого знакомого».
На рейд входил немецкий транспорт «Гинденбург». Ошвартовался он благополучно и капитан, небольшого роста, круглолицый и румяный человек, подвижной, как ртуть, и словоохотливый пригласил меня выпить чашечку кофе.
Попивая ароматный напиток, мы разговорились о прошлой войне. Вернее, все началось с его вопроса:
— А вы плавали на судах в войну или служили в военном флоте?
— Я ходил на транспорте «Вологда» в Англию.
— Интересно, интересно, — затараторил он, — а не встречались ли вы с подводными лодками?
— Встречался один раз в районе Белфаста.
— А когда, не помните? — он весь напружинился, ожидая ответа.
— Это трудно забыть — 31 января, в пять вечера.
Казалось, сработала какая-то пружина. Он подскочил, как мячик. И как будто обрадовался:
— Этой лодкой командовал я, понимаете я, — он сиял, — и вы, черт дери, своим залпом чуть не отправили меня кормить рыбу.
Я до того растерялся, услышав его признание, что невнятно пробормотал что-то вроде «очень сожалею…»
— Скажите, — продолжал он, — а с какой скоростью вы шли, можете вспомнить? Это очень важно.
— Средним ходом узлов шесть-семь.
— Тогда понятно. Я рассчитывал, что такое большое судно должно иметь однннадцать-двенадцать узлов. Вот почему торпеда прошла мимо.
Мы помолчали. Потом капитан как-то задумчиво и неожиданно серьезно произнес:
— Дикая вещь война. Ведь мы могли потопить друг друга…
Приходилось попадать и в довольно затруднительное положение.
Однажды с моря получили радиограмму от капитана крупнотоннажного грузо-пассажирского судна. Эти суда, как правило, плавали между портами Великобритании, Индии, Австралии и не были приспособлены для районов с низкими температурами воздуха. Дул сильный норд-вест при морозе градусов около тридцати. Капитан просил встретить его далеко от маяка Скрыплев, в открытой части залива Петра Великого. Учитывая свежую погоду, порт выделил мне большой буксир «Диомид».
Почти в середине залива, на полпути от острова Аскольд до маяка Скрыплев, лежало в дрейфе крупное судно с характерной окраской — черный корпус и темно-палевые надстройки и рангоут. Нос и бак его были покрыты льдом. Сразу было видно, что капитан незнаком с условиями плавания в Японском море зимой, когда рекомендуется идти во Владивосток, придерживаясь берегов Кореи и южного Приморья, где при жестоких норд-вестах не бывает крупной волны, а следовательно, и обледенения.
Поднявшись по шторм-трапу на палубу, я очень удивился — она была пустынна. На мостике находились капитан, один из его помощников и рулевой. Своим внешним видом они напоминали французов, отступавших из Москвы в 1812 году. Капитан был в резиновых сапогах, легком плаще, на плечах — шерстяное одеяло. Примерно так же был одет и помощник. Рулевой, индус, был закутан во все, что он только смог найти у себя.
Капитан пожал мне руку, сказал, что рад видеть, просил ввести судно в порт и поставить к причалу, добавив при этом, что его команда не может выйти на швартовку — все почти раздеты и даже есть обмороженные.
В заключение капитан сказал мне:
— Я чертовски замерз, иду к себе погреться, учтите, что якорей мы отдать не можем, они и брашпиль покрыты льдом, очистить их нет никакой возможности, некому.
Я оторопел:
— А как же мы будем швартоваться?
— Как хотите, я вам больше ничем помочь не могу! — и ушел с мостика.
Расспросив оставшегося на мостике вахтенного помощника и выяснив, что судно может двигаться и управляться рулем, я послал на берег телеграмму с просьбой подготовить хотя бы десять матросов для швартовки, так как на судне команда не может выйти на верхнюю палубу.
Пока мы шли в порт, вахтенный помощник неоднократно оставлял мостик, чтобы погреться внизу. Чуть ли не каждые пятнадцать минут у руля появлялся другой матрос, одетый так же, как и первый.
Мое положение было нелегким. Отказаться от проводки в порт нельзя. В порту такое огромное судно в балласте, без якорей могло быть выброшено на берег сильным норд-вестом. Что делать? Я решил все-таки продолжать путь.
Пройдя маяк Скрыплев, я попросил помощника вызвать на мостик капитана. Вернувшись, тот ответил, что капитан залез в горячую ванну и просит меня позаботиться о судне без него. Перед самым входом в бухту Золотой Рог на мостик поднялся закутанный в несколько плащей старпом. По его приказу на баке появились два или три индуса-матроса. С их помощью удалось подать стальной трос на буксир и закрепить его на причале. Так, держась на швартове при сильном ветре с берега, судно было принято портовыми властями, затем с помощью береговых матросов и буксирных судов установлено к одному из причалов Эгершельда для погрузки. К счастью, все обошлось благополучно, хотя мне пришлось понервничать на этом «летучем голландце» без палубной команды и комсостава.
Спустившись со старпомом в каюту капитана, я услышал его веселый голос из ванной:
— Я счастлив, что судно уже у причала. Я почти согрелся в горячей воде. Много, много благодарностей, лоцман, за вашу помощь!
Я получил через старпома подпись капитана в лоцманском документе и распрощался с этими странными моряками, попавшими в беду по вине судовладельцев, направивших неподготовленное судно и экипаж в такую суровую для них обстановку. На другой день агент фирмы Бринера сообщил мне, что капитан находится в госпитале — ему ампутировали обмороженные пальцы ног.
Мне пришлось также и выводить это судно в море. Меня встретил старпом, принявший командование судном, одетый уже по-зимнему. Он сказал:
— Лоцман, ради бога, выведите меня в открытое море на буксире, на судне все вышло из строя, кроме главной машины. В море с помощью ручного рулевого управления я спущусь к югу. Там мы сможем оттаять. И никогда к вам, клянусь богом, больше не заглянем.
С помощью буксирного судна «Диомид» судно было выведено в залив Петра Великого. Попутный норд-вест погнал его на юго-восток к теплым водам.