Вторая Гаммы
Шрифт:
— Переложили?
— Я нашел место, где тебя схватили. Там масса следов. Ног, копыт, но только не колес. Кстати, будь осторожен, еще услышат, как ты разговариваешь…
— Я шепотом. И потом, даже если услышат, про «ком» же они не догадаются, максимум подумают, что общаюсь с каким-нибудь духом. И…
— И заткнут тебе рот кляпом. Чтобы ты не сумел вызвать духа на подмогу.
— Ну уж! — сказал Дан, представляя себе, как ему суют в рот какую-нибудь грязную, вонючую тряпку, противно и унизительно, мало будто, что его перекинули через спину лошади, словно тюк или вьюк, сразу вообразилось, как хохотали кочевники, глядя на его болтавшиеся в воздухе руки и ноги… Он насупился и замолчал.
Когда в палатку явились очередные посетители, уже смеркалось, Дан не сразу разглядел лица вошедших, но потом узнал «вояку» и еще одного из своих недавних сотрапезников, того, кто держал аркан. «Вояка» наклонился и принялся разматывать веревки на его ногах, второй стоял рядом, поглаживая пальцами рукоять висевшего на поясе меча. Сняв путы, «вояка» произнес длинное слово или, может, короткую фразу, оцененную Даном, как приглашение принять вертикальное положение, произнес скорее машинально, поскольку подкрепил свое высказывание выразительным жестом.
— Хочешь, чтобы я встал? — спросил Дан громко, дабы дать сигнал Марану, и, не дожидаясь ответа, поднялся. Его вывели из палатки, опасений по поводу того, что снова наденут на шею аркан, не оправдав, но и рук, конечно, не развязав, и довольно грубо подтолкнули, иди, мол. Дан невольно вспомнил читанные в детстве истории про индейцев, которые брали с пленников слово не убегать и предоставляли им относительную свободу. Никаких тебе веревок, арканов, цепей… собственно, лично он клясться в чем бы то ни было поостерегся бы, ибо намеревался дать деру при первом удобном случае. Втроем, плечом к плечу, как лучшие друзья, они прошагали сквозь строй палаток, против ожиданий Дана, немногочисленных, и подошли к стоявшей наготове повозке, запряженной двумя шестиногими «конями».
— Карета его сиятельства подана, — пробормотал он и шумно вздохнул.
Его буквально впихнули в повозку, дали, впрочем, более или менее удобно сесть, привалившись к боковой стенке, потом «вояка» устроился рядом, а второй кочевник влез на передок и взял в руки вожжи. Повозка проехала сквозь «ворота», другими словами, пустоту между двумя звеньями ограды, и вывернулась на накатанную дорогу.
— Куда едем? — спросил Дан, но не получил ответа, что его нимало не удивило и не огорчило и не помешало время от времени адресовать «вояке» восклицания или короткие реплики, дабы держать Марана в курсе своих вынужденных перемещений.
Трясло немилосердно, никаких, конечно, рессор или иных амортизаторов, хорошо еще колея пролегала по мягкой ровной земле. Постепенно темнело, отсветы костров становища, оставшихся позади, вскоре растворились в полумраке, и в черневшей на глазах бесконечной степи не видно было ни одного огонька, даже какого-нибудь проблеска. «Вояка» недовольно заворчал, потом окликнул своего спутника, велел, наверно, ехать быстрее, поскольку тот хлестнул «коней» плетью, и повозка ускорила ход, правда, сказать, что она понеслась, как ветер, или употребить иное схожее сравнение из старых книг, было бы преувеличением, здешним скакунам приз на земных скачках определенно не светил. Было уже совсем темно, когда впереди показалось свечение, протяженное, но неверное, колеблющееся. Еще четверть часа, и повозка въехала сквозь очередной промежуток в заборе на широкую утоптанную дорогу, по обеим сторонам которой стояли палатки, множество палаток, это было видно даже в темноте, только частично рассеиваемой пламенем костров. Дан вертел головой, стараясь разглядеть как можно больше, несмотря на сомнительность ситуации, в которой он оказался, его немедленно охватили всякие сожаления типа, какое несчастье, что нет принимающей аппаратуры, и потому от приколотой, как всегда, к его карману, телекамеры… он машинально проверил взглядом, не добрались ли до камеры туземцы, но нет, похожая на английскую булавку с небольшим темным наростом на головке, та висела на своем обычном месте… но какой от нее прок, когда приемники находятся за десятки парсеков… потом он стал сокрушаться, что не может вести видеосъемку, все-таки перед ним открывался новый мир, и хотя его память фиксировала увиденное накрепко, как профессионалу, ему этого было недостаточно… Впереди показался еще один частокол или редкокол, за которым маячили новые палатки, повыше и покрупнее. На сей раз их так просто не пропустили, повозка остановилась, «вояка» выпрыгнул и некоторое время дискутировал с охранявшими, надо полагать, въезд на отгороженную территорию людьми, тех за пару минут набрался добрый десяток, и они, кажется, были не слишком склонны впускать приезжих в особую зону, во всяком случае, «вояка» горячился и размахивал руками, а его собеседники не двигались с места. Наконец один из стражников все же подошел к повозке, оглядел Дана и махнул рукой. Сидевший на передке туземец натянул вожжи, «кони» шагом двинулись дальше, повозка поползла, а «вояка» пошел сзади и не один, его сопровождало несколько человек, сколько именно, Дану видно не было. Еще пятьсот метров, и повозка остановилась окончательно, «вояка» приблизился и бросил Дану «вылезай», так, во всяком случае, Дан квалифицировал оборот, который тот употребил, подкрепив соответствующим жестом. Лазить со связанными руками было не очень сподручно, но он все же сумел подняться на ноги и перепрыгнуть через борт, правда, чуть не упал, но один из стражников неожиданно поддержал его. Дальше пошли пешком, недалеко, несколько сот шагов. Стало светлее, там и сям горели факелы, воткнутые прямо в землю, и Дан разглядел… Вот это да! Перед ним высился «цирк шапито». Конечно, он догадывался, что его везут в какой-то другой лагерь, но что именно сюда… Правда, это могла быть и иная орда, аналогичным образом организованная, но ему показалось, что он узнает и шатер, и местность вокруг, не зря же он столько разглядывал ее на экране… Если б не было так темно… И все же он был почти уверен, его охватило радостное возбуждение, теперь он знал, где находится, правда, вспомнив координаты, чуть поостыл, отсюда до озерка в горах насчитывалось километров сто, не меньше, но, по крайней мере, он больше не чувствовал себя затерянным на огромном пространстве, каковое являла собой степь. У «шапито» их маленький отряд остановился, и произошла «смена караула», сопровождавшие их от внутренних ворот стражники остались снаружи, как и тот, кто правил повозкой, а «вояку» с Даном под охраной нескольких воинов — это слово подвернулось ему не случайно, все конвоиры были вооружены, с копьями в руках, и мечами на боку — повели по неширокому коридору, внутри шатер был разгорожен на секции, во всяком случае, посередине шел коридор, кончавшийся перед очередным входом, завешенным кожаным полотнищем, последнее, впрочем, немедленно отодвинули, и Дан, вслед за «начальником караула» и «воякой» вступил в довольно большую круглую… но нет, все-таки многоугольную комнату. Стены и потолок были из кожи, пол устлан шкурами, не только «лошадиными» с коротким жестким мехом, но и других, неизвестных Дану животных, однако в нескольких местах были оставлены непокрытые участки, где из земли пучками торчали горящие факелы. Вдоль стен стояли своеобразные сидения, больше похожие на пуфики, какие Дану до сих пор доводилось лицезреть только в кино, да не в фильмах о гуннах, таковых он и вовсе никогда не видел, а в романтических картинах о светских красавицах, где, естественно, фигурировали всякие будуары с соответствующей обстановкой. Будуары, пеньюары, пуфики и трюмо… В будуаре Ника не сиживала, не в моде ныне будуары, да и пеньюарами она не увлекалась, предпочитала, поднявшись утром с постели, разгуливать нагишом, было, правда, у нее кимоно, коротенькое, почти не скрывавшее ее фигуру Дианы-охотницы, длинные сильные ноги и тугую грудь, провокативно выглядывавшую из выреза… Ну и чертовщина лезет в голову!.. А это что? Трон? Непомерно большой пуф, на данный момент пустовавший, громоздился на возвышении в центре комнаты или даже зала, вокруг же разгуливало десятка два человек, одни мужчины, все при оружии, точнее, с мечами, одетые почти так же, как остальные туземцы, разве что чуть попышнее. Под пышностью Дан подразумевал узоры, вышитые на их кожаных одеждах толстыми цветными нитками с включением раскрашенных птичьих перьев и кусочков меха, своеобразные коллажи, а также всяческие бляхи с весьма топорной чеканкой, украшавшие, как блузы, так и сапоги, большинство присутствующих было не в мокасинах, а в коротких сапогах. Из этой пестрой компании выделился один человек, одет он был точно так же, как прочие, но с его плеч свисал еще короткий, едва достигавший верхней трети бедер плащ из красной ткани, с грубо вышитыми на спине двумя скрещенными мечами. Он прошел к возвышению и сел на пуф лицом к новоприбывшим. Правитель, понял Дан, тот самый местный Аттила.
— Приблизься (так Дан перевел для себя), — сказал он, и «вояка» тотчас подошел к нему, говорить, правда, ничего не стал, а только указал на Дана с некой наивной гордостью. «Аттила» задал ему какой-то вопрос, на который «вояка», моментально оживившись, стал отвечать с большим увлечением, помогая себе жестами, по пантомиме, им продемонстрированной, Дан понял, что речь шла о его захвате. Когда «вояка» наконец умолк, правитель одобрительно кивнул и поманил к себе Дана. Дан подошел размеренным шагом. Правитель посмотрел на него и довольно резким тоном отдал какое-то приказание, из толпы приближенных тут же выскочил человек, на ходу вынимая нож, в мгновение ока оказался за спиной Дана, и через минуту Дан почувствовал, что его руки свободны. Он с наслаждением пошевелил онемевшими пальцами и пару раз согнул и разогнул руки в локтях, сам при этом исподволь разглядывая правителя. Тот смотрел на Дана без враждебности, а с любопытством, потом что-то спросил. Дан развел руками. «Вояка» снова пылко заговорил, указывая на него и на себя, наверно, объяснял правителю насчет языка, тот нетерпеливо отмахнулся, отдал еще какой-то приказ, через минуту принесли большой мешок, открыли, внутри оказались ножи. Один из присутствующих, казначей, как решил Дан, отсчитал четыре штуки и показал «вояке». Гонорар, понял Дан. Отдавать тому ножи сразу, правда, не стали, их взял «начальник караула» и пошел к выходу, поманив за собой «вояку». Тот отвесил правителю неуклюжий поклон и двинулся к двери, на прощание снисходительно помахав Дану рукой. «Аттила», подождав, пока за ним закроется дверь, указал на Дана пальцем, потом сделал жест, долженствующий означать вопрос. Дан положил ладонь себе на грудь и назвался, потом повторил жест правителя. Тот секунду смотрел на Дана с изумлением, потом захохотал, засмеялись и остальные, но правитель успокоился первым, хотя усмешка продолжала дрожать на его тонких, полуприкрытых усами губах. Он коснулся рукой груди и отчетливо произнес:
— Бетлоан.
Взгляд его был веселым, Дан поймал себя на том, что правитель ему почти симпатичен, удивился, и вдруг вспомнил, что читал об Аттиле всякое разное, дескать, двор того поражал своей пышностью, а сам предводитель гуннов умел даже привлекать к себе сердца… вот так всегда, в первый момент он думал, что не знает о номадическом образе жизни ничего ни в общем, ни конкретно, а теперь стали всплывать фрагменты некогда прочитанного или даже виденного — скорее всего, под гипнопедом, в числе учебных реконструкций, которые он просматривал, изучая после первого своего бесславного возвращения из Бакнии историю. Впрочем, то, что стало вспоминаться дальше, ему не очень понравилось, и он предпочел пока изгнать из мыслей жуткие картинки, изображавшие всякие зверства…
Следующая пантомима, если Дан правильно ее расшифровал, касалась того, откуда он взялся, он долго пытался втолковать, что явился издалека, но утверждать, что его поняли, не стал бы. На том «беседа» зашла в тупик, правитель призадумался, возможно, над той же проблемой, над которой еще недавно ломал себе голову Дан. Наконец он, очевидно, пришел к какому-то решению, поскольку заговорил быстро и обращаясь не к Дану, и из толпы приближенных вышел еще один человек, немолодой, с сильной проседью в волосах, хотя и не старый… впрочем, подумал Дан, здесь, наверно, как и в первобытных земных сообществах, вряд ли доживают до старости. От прочих человека отличало отсутствие подвешенного к поясу меча. Советник, что ли? Выслушав краткую речь правителя, он слегка поклонился и пошел к выходу, не поглядев в сторону Дана, однако правитель сделал Дану знак следовать за ним. Дан повернулся к выходу, лихорадочно прикидывая, не близится ли момент, подходящий для… Но за занавеской его встретили четверо воинов с мечами, окружили и повели по коридору. С двумя вооруженными людьми он, конечно, справился бы без затруднений, но, если б ему и удалось нейтрализовать третьего, четвертый непременно достал бы его мечом, к тому же коридор был далеко не пуст, человек пять-шесть околачивалось в его конце, а нырнуть в какой-нибудь боковой проход он не мог, поскольку ничего о конструкции сооружения, в котором находился, не знал. Нет, надо подождать. Он умерил свой пыл и пошел со стражниками туда, куда они его вели.
Он рассчитывал, что его поместят в одном из отсеков шатра, за щелястыми кожаными перегородками, откуда выбраться, в общем, не сложно, но помещение, куда его привели, было огорожено крепкими бревенчатыми щитами, врытыми в землю и скрепленными по углам чем-то вроде железных скоб. Довершал картину дощатый потолок. Передвижная тюрьма, подумал он с иронией. В тюрьме, впрочем, было не так уж мрачно, в углах горели воткнутые, как и везде, прямо в землю факелы, и две одетые в длинные балахоны женщины под присмотром того самого человека, которому его поручил Бетлоан, торопливо застилали пол шкурами. Дану пришлось простоять у входа — почти настоящей двери из толстых досок, которая разве что не была подвешена к проему в стене, а просто прикладывалась снаружи и запиралась на засов, железную палку, вставлявшуюся в железные же загогулины, выломать нечего и думать — простоять у входа всего пару минут, пока женщины не закончили работу, бросив под конец у стены несколько шкур с довольно пышным мехом, видимо, вместо постели, и не ушли, правда, тут же вернулись, таща несколько посудин. Назначение той, которую они деликатно задвинули в угол, Дан понял не сразу, кажется, это было нечто вроде ночного горшка, другая, полная воды, предназначалась для умывания, это ему женщины продемонстрировали с большей охотой, а еще в набор входил кувшин с питьевой, надо понимать, водой, не совсем, как обнаружил Дан позднее, натуральной, а очередным отваром или настоем, он сообразил, что туземцы употребляют какие-то растения с той же целью, с какой он использовал дезинфицирующие таблетки.
Когда все успокоилось, женщины удалились, а воины закрыли дверь, оставшийся с Даном человек, которого приставил к нему правитель, коснулся рукой своей груди и сказал:
— Паомес.
И сразу же стал указывать на окружающие предметы и произносить слова, названия, надо полагать, но не подряд, а с паузами, ожидая, пока Дан произнесет ответное. Дан понял, что правитель решил проблему языка самым удобным для начальников образом: поручив разбираться с ней своему подчиненному.
«Беседа» длилась недолго, собственно, Дан удивлялся и тому, как не делавший никаких записей Паомес — если у здешних ребят вообще существовала письменность — запомнил все те десятки слов, которые узнал, сам он сумел удержать в памяти не больше трети и мрачно думал, что особенно продвинуться при подобном подходе к делу он вряд ли в состоянии. Когда Паомес вышел, и дощатую дверь снова приладили на место, Дан осторожно подошел к ней, приложился ухом и прислушался. Без охраны его, конечно, не оставили, правда, непосредственно за дверью никто не стоял, но слышались шаги и время от времени реплики разной длины, наверно, сторожившие его воины, трое, он различил три голоса, переговаривались, чтобы скоротать время. Он уселся в дальнем углу и шепотом позвал: