Вторая Гаммы
Шрифт:
— Понятно, — буркнул Дан, забыв об осторожности, но никто не обратил внимания на его реплику.
— Ну и что теперь? — ворчливо спросил он, плюхаясь на свое меховое ложе.
— Теперь? — Маран помолчал. — Твои предложения? — осведомился он после довольно длинной паузы.
— Какие у меня могут быть предложения! Мое дело маленькое. Я объявляю Бетлоану о своем согласии, он присылает к тебе депутацию, вооруженную моей телекамерой…
— Почему телекамерой?
— Потому что он принял ее за амулет, который вкупе с неким паролем докажет вам, что я жив.
— Понятно. Итак?
— Он присылает депутацию, ты ее охмуряешь и отправляешься восвояси. Остальное твоя забота… Хотя… Послушай, а что если они замышляют овладеть повозкой… то есть, тьфу, астролетом, и переговоры — лишь отвлекающий маневр? Выманят вас с Эвальдом наружу и пристрелят из луков.
— Не исключено, — отозвался Маран. — Хотя маловероятно. Если б они собирались с нами расправиться, это было бы проще сделать до нападения на тебя, теперь мы начеку, они должны это понимать. Собственно, каковы их намерения — значения не имеет, не согласиться ты в любом случае не можешь, иначе тебя просто-напросто убьют.
— Если это единственная альтернатива тому, чтобы вооружить дикарей бластерами, я готов, — заявил Дан торжественно.
— История оценит твою самоотверженность, — усмехнулся Маран, — но надеюсь, что до этого не дойдет.
— В любом случае, имей в виду…
— Не валяй дурака! Тебе что, жизнь надоела?
— Ну не то чтоб совсем, но… Почему это ты можешь быть самоотверженным, а я нет? Чем я хуже?
— Ничем, — сказал Маран серьезно. — Ты лучше. Да и моя самоотверженность изрядно поувяла. С тех пор, как появилась Наи, я трясусь над своей жизнью так, словно она не моя, а жизнь Микеланджело или Шекспира. Ладно, Дан. Мне надо обдумать ситуацию. С учетом сегодняшней аудиенции.
— Хочешь сказать, что мне пора заткнуться?
— Зачем же так грубо? Отдыхай. Повторяй словарь, рисуй на песке картинки, занимайся любовью. Если предложат.
Дан удивился тому, что Маран затронул в разговоре вторую сферу… он невольно улыбнулся собственной формулировке, это случалось не впервые, с некоторых пор он и сам и даже про себя деликатно именовал все, что касалось секса, на бакнианский манер… О второй сфере Маран никогда не заговаривал, не имея на то веских оснований, стало быть, какая-то задняя мысль… Интересно, какая?
— Ну если они снова приведут Генису… — начал он, чтобы поддержать разговор.
— Лучше б другую, — сказал Маран без запинки.
— Почему? — удивился Дан.
— Потому.
— А именно? Объяснись.
Маран вздохнул.
— Я полагаю, ты не преминул продемонстрировать свои благоприобретенные навыки?
— Естественно.
— Вот. Понимаешь теперь?
— Ничего не понимаю. Говори толком.
Маран снова вздохнул.
— Олинию помнишь?
— Ну?
— Меня до сих пор мучает совесть. Я не привык быть предметом нежных чувств, Дан. Я имею в виду, таких, на которые не могу ответить. Сам знаешь, у бакнианских женщин своего рода иммунитет, они не будут терять голову из-за того, что их ублажили по полной программе.
— А Лана? — спросил Дан.
— Лана была исключением. И тем не менее, она все понимала. Она ведь тоже была бакнианкой. Она знала, что по большому счету у нас с ней ничего получиться не может. Там все было без обмана. Но женщины из внешнего мира незнакомы с подоплекой нашей второй культуры и неспособны осознать наши мотивы… я говорю, наши, подразумевая в данном случае и тебя, ты ведь уже тоже погрузился с головой во все эти бакнианские материи… Словом… Не создавай эмоциональных связей. Не строй отношений, который могут быть причиной долгих страданий. Я уже не говорю о том, что ты и сам человек влюбчивый, но это ладно, вернемся домой, и все образуется.
— Тебе легко говорить, — сказал Дан недовольно. — А я не могу, как ты, сегодня одна, завтра другая, послезавтра… — он замолчал, вдруг поняв, что дело обстоит не совсем так… Ничего себе! — Маран! — сказал он сурово. — Почему ты меня не предупредил?
— Насчет?..
— Насчет того, что кевзэ подтачивает или переиначивает… нет, переворачивает все установки!
— Ты имеешь в виду свою моногамность?
— Да. Если от нее что-то осталось.
— Господи, Дан! Ты же знал, что кевзэ это материальная основа полигамии. О чем еще я должен был тебя предупреждать?
— Я считал, что речь о возможностях, а не… о желаниях.
— А! Это пройдет. Просто этап такой.
— Ну а если, допустим, Паомес опять ее приведет? Тогда что делать? Отказаться?
— Да я не к тому! Решай сам. Я просто хотел, чтобы ты все обдумал и выбрал наиболее адекватную линию поведения. С учетом тех установок, к которым ты приобщился с моей помощью, оказавшись тем самым в моей зоне ответственности. Ладно, все.
С этими словами Маран умолк, и Дан стал обдумывать, как ему себя вести, если Паомес приведет-таки Генису… В моей зоне ответственности! Ну и формулировочки у него… Хотя, конечно… Он почему-то вспомнил Дину Расти, как она пыталась после ареста Лея покончить с собой, и чего стоило вернуть ее к более-менее полноценной жизни… Впрочем, это совсем другая история, с Олинией ведь ничего страшного не случилось, наоборот, душа зашевелилась, что тут плохого, даже для нее самой, а для ее окружения вообще подарок судьбы. У этого Марана просто какая-то гипертрофированная совесть… К тому же Маран это другая категория, с ним и на словах себя сравнивать смешно, неизвестно, сколько еще понадобится времени, чтобы хоть в первом приближении освоить те премудрости, с которыми он познакомился в восемнадцать лет. Если это вообще получится, иногда Дану казалось, что у них и тут есть генетическое отличие, совсем малюсенькое, ничтожное, но все же неодолимое…
Он так и ни к чему не пришел, решив вести себя по обстоятельствам, но Паомес не появился, видимо, слишком его баловать тоже не собирались, словом, ему не оставалось ничего иного, как забраться в свою теплую постель и заснуть, уповая на верность древней поговорки по поводу утра, которое мудренее вечера.
Спал он долго, и разбудил его не Паомес, а начальник караула, грубовато тронувший его за плечо. Разбудил, сделал знак подняться и следовать за ним, Дану еле удалось уговорить его подождать пару минут, дабы ополоснуть лицо, за чем тот наблюдал, выпучив глаза, очевидно, утреннее умывание к доблестям здешних военачальников не относилось. Удивительно, что ему вообще выдали сосуд с водой! Застегивая на ходу рубашку, он прошел вслед за главой стражников по нескольким коридорчикам «шапито» и оказался у входа в «тронный зал». Начальник караула отдернул занавеску, отодвинулся и знаком предложил Дану пройти вперед. Дан переступил порог и онемел. Прямо напротив него на пуфе у стены сидел… Маран. Он не поверил собственным глазам, даже зажмурился на секунду, потом вгляделся… В зале было достаточно светло, машинально посмотрев вверх, он обнаружил в своде шатра прорехи, наверно, днем часть шкур отодвигали, и теперь солнечные лучи падали как раз туда, где… Черт! Тысяча чертей и один маленький дьяволенок! Он судорожно вздохнул. Что за… Впрочем, его потрясение прошло быстро. В глубине души он ни минуты не верил, что Маран возьмет и улетит. Да, не домой, а на базу, готовить его, Дана, освобождение, но улетит, избежит излишнего риска, станет беречь, как говорил вчера, собственную жизнь. Это был бы разумный шаг, но шаг другого человека, не Марана, а Маран другим человеком становиться, как видно, не собирался, он оставался самим собой. Как всегда, без всяких примет скованности или неуверенности, он сидел, облокотившись на широко расставленные колени, и в упор глядел на Бетлоана, занимавшего соседний пуф. Они были вдвоем, никаких переводчиков, никаких советников. Когда Дан вошел в зал, оба повернули головы, Маран едва заметно подмигнул, а Бетлоан знаком подозвал Дана, и когда тот подошел поближе, указал на него Марану. Маран медленно, вдумчиво оглядел Дана и спросил: