Вторая Гаммы

Маркосян-Каспер Гоар

— Как тебе понравилось «Искушение»?

— Отвратительные убийцы, — бросил Маран, прикрывшись кувшином, из которого только что отпил.

— Номады?

— Увы! Нет. Мы все. Homo sapiens, которого вообще-то следовало бы именовать homo sanguineus.

— Иногда мне чуть ли не кажется, что ты предпочел бы родиться глеллом, а не человеком, — пошутил Дан.

— Может, и предпочел бы.

— А как же неспособность испытывать оргазм? — спросил Дан лукаво.

Маран сердито глянул на него, но промолчал.

После еды всей компанией вышли на пустырь, где состоялось нечто вроде военного парада или показательных выступлений, а скорее, того и другого вместе. О маршировке, разумеется, местные солдатики понятия не имели никакого, целая рать, на глаз несколько тысяч человек, хлынула густой толпой к «шапито», испуская дикие вопли и потрясая оружием. Знамен не было, до символики тут,

видно, не доросли. Покричав, воины расступились, освободив небольшую площадку, на которой пять или шесть пар их из числа тех, кто был вооружен мечом, таких в войске оказалось процентов десять-пятнадцать, начали демонстрировать свое воинское умение. Фехтовали они прескверно, ни о каких приемах не ведали, а попросту колошматили друг друга повернутыми плашмя мечами, и, естественно, несколько человек были тут же расцарапаны до крови, двое даже ранены, что, впрочем, никого не смутило, ни самих пострадавших, ни тем более зрителей. Дан смотрел на них и представлял себе, как такая неловкая, но дикая армия атакует несчастных глеллов, в языке которых нет даже самого слова «война». А может, когда-то оно все же было, как и явление, которое им обозначалось? Если и да, все, связанное с кровопролитием, исчезло из их жизни так давно, что и памяти о нем не осталось… Хотя с памятью на Глелле вообще обстояло неважно… В любом случае, у Дана защемило сердце, когда он вообразил себе жуткую картину разгрома крошечного глелльского поселения ордой не ведающих ни жалости, ни милосердия варваров. Конечно, к глеллам он относился особо, как, впрочем, и остальные члены экспедиции, нежность, которую они питали к этому вымирающему космическому племени, была, наверно, сродни чувству, какое вызывают у детей состарившиеся родители. Состарившиеся, беспомощные, впавшие в детство… Хотя нет, если цивилизация Глеллы и впала в детство, о самих глеллах этого сказать было нельзя. Все они, и старые, и молодые, были вполне дееспособны, разумны, даже по-своему энергичны, вот только детей у них почти не рождалось, непонятно, почему. Как-то во время вечерних дискуссий, которые они, вымотавшись за бесконечный тамошний день до полуобморока, проводили обычно лежа на своих кроватях, Патрик высказал печальную мысль о том, что, видимо, состарившаяся цивилизация, как и индивидуум, теряет способность к воспроизводству. Маран нахмурился, но возражать не стал, и Дан понял, что подобная идея приходила в голову и ему. Впрочем, возражай не возражай, а они в этих вопросах дилетанты, генетический материал, взятый у жителей планеты, они отослали на Землю, и теперь только земные биологи могли вынести окончательный приговор: будет существовать ставший дорогим их сердцу народ, или все их усилия по его спасению окажутся тщетными… Ему стало совсем грустно, а потом он сердито подумал, что, возможно, генетики уже к чему-то пришли, а они с Мараном торчат здесь и ничего не знают, в очередной раз мелькнула мысль о побеге, и опять-таки, поглядев по сторонам, он ее отбросил, уже в первые минуты после выхода на площадь-пустырь он насчитал восемь человек, явно стороживших его, Дана, он даже был слегка польщен подобным вниманием, так вот стражники никуда не делись, стояли поблизости, одни впритык, другие чуть подальше… Он вспомнил, что забыл спросить у Марана про станнер… хотя в такой толпе никакой станнер не подмога… Да и Маран… Теперь он был почти уверен, что тот потребовал его позвать потому лишь, что предпочитал иметь его рядом на случай, если предоставится хоть какая-то возможность бежать, вряд ли ему так уж нравилось общество людей, которых он назвал отвратительными убийцами… Собственно, не совсем их или не только их… Дан хмыкнул. Да ладно, это сгоряча. А на самом деле, убийцы даже не сами их нынешние сотрапезники и собутыльники (а вернее, сокувшинники), а их предки, бог знает, сколько сотен, если не тысяч лет прошло с тех пор… Он вернулся мыслями к «Искушению» и подумал, что, наверно, на Безымянной, так он про себя стал называть новооткрытую планету, высадились все-таки не глеллы, а палевиане, стиль скорее их… Но что из того? Он обнаружил, что даже палевиане, которых он после первой экспедиции на Палевую ненавидел всеми силами своей души, пылко и неотступно, как ненавидят только личных врагов, даже палевиане, заставившие его почувствовать себя трусом и предателем, теперь ему ближе, чем эти тут…

Наконец беспорядочные потасовки на пустыре закончились, и все благородное общество, включая Дана, прошествовало обратно в зал, где был накрыт уже настоящий обед, с выпивкой. Опять бесконечная пьянка и омерзительное обжорство.

На этот раз Паомес присутствовал на пиру с самого начала и не преминул, как и вчера, устроиться рядом с Даном, тот был рад компании, тем более что Марана опять усадили рядом с Бетлоаном. По правую руку. А слева от правителя сидели два воина, лучше прочих проявившие себя в фехтовании, если это можно так

назвать. Дан невольно вспомнил Эдуру и королевский прием, на который попал после кулачного боя, выигранного Мараном у наследника Стану Горта. Здесь наследники, надо полагать, подобной ерундой не занимались, да и не было видно никаких наследников, может, дети Бетлоана слишком малы? Но, прикинув возраст правителя, Дан в своем выводе усомнился, выглядел Бетлоан лет на сорок-сорок пять даже с учетом здешних темпов жизни. Он принял у Паомеса кувшин и спросил:

— Давно правит Бетлоан?

Паомес мотнул головой и расставил руки, отмерив некое расстояние. Не слишком большое, но и не самое малое.

— А как у вас передается власть? — поинтересовался Дан, отпив «вина», горьковатого, как и водный настой.

— Как у всех, — сказал Паомес. — На поединке.

— Поединке?

— Тот, кто хочет стать правителем, вызывает того, кто правит, на бой. Сможет выиграть, значит, за него… — Паомес возвел очи горе, и Дан понял, что он имеет в виду высшую силу. Ага, стало быть, бог или боги у них все же есть…

— А если проиграет? — спросил он.

Паомес выразительно провел пальцем по горлу. Сурово, подумал Дан. Но, может, оправданно, а то все, кому не лень, вызывали бы правителя на поединок, пришлось бы ему вместо правления целый день мечом махать.

— А у вас по-другому? — спросил Паомес.

— У нас власть переходит от отца к сыну, — сообщил Дан необдуманно и спохватился, что, возможно, сморозил глупость, неизвестно ведь, как на этот счет высказался Маран, расхождение в столь важном вопросе сулило немалые неприятности… Но нет, скорее, всего, Маран до сих пор эту тему не затрагивал, в противном случае, предупредил бы, а что касается будущего… Дан был совершенно уверен, что Маран, хоть тот и принимал живейшее участие в разговоре правителя с воинами и примостившимся с той стороны «стола» военачальником, не упустит ни слова, услышанного по «кому», в этом отношении Маран был натуральный Наполеон Бонапарт, он мог переговариваться по фону, одновременно составлять рапорт или программировать зонд, а потом еще подойти к занятым болтовней товарищам и вставить реплику, доказывавшую, что он полностью в курсе их беседы…

— К сыну? — удивился Паомес. — К какому сыну?

— Старшему, — сказал Дан.

— Старшему? — Паомес часто-часто замигал, потом хмыкнул. — А если он трус? Или дурак?

Дан заколебался. В своих виртуальных странствиях по средневековой истории он не раз задумывался над схожим вопросом, пытаясь решить для себя, искупают ли выгоды наследственной власти те печальные последствия, когда на престол попадает никуда не годный правитель. К определенным выводам он так и не пришел и теперь храбро заявил:

— Если он трус или дурак, его смещают.

— Кто? — немедленно спросил Паомес, и Дану пришлось на ходу изобретать систему, до которой не додумались за тысячу лет средневековья.

— Собрание высших лиц… Военачальников то есть.

— А если они не придут к согласию?

— Тогда поступают так, как считает правильным большинство, — внедрил Дан в свою систему элемент демократии.

— Но ведь большинству военачальников как раз выгодно, чтобы правителем был трус и дурак, — заметил Паомес. — Чем слабее правитель, тем сильней каждый из них.

Дан прикусил язык и, чтобы выиграть время, крепко приложился к кувшину.

— Один такой законник, как ты, Дан, — услышал он вдруг насмешливую реплику на интере, — способен ввергнуть в междоусобицу целое феодальное общество.

— Что ты сказал? — немедленно спросил Бетлоан, и Маран тут же перешел на язык аборигенов:

— Есть у нас одна пословица, — сообщил он правителю. — Два меча лучше, чем один, не говоря о четырех, но даже пятью пять мечей не спасут дурную голову.

— Как это надо понимать?

— А так, что перед тем, как пускать в ход оружие, надо поставить над воинами умелого полководца, — пояснил Маран, правитель хмыкнул, а Дан не успел разобраться в предмете их беседы, поскольку ему пора было переключаться на Паомеса.

— Ты, конечно, прав, — сообщил он ему, — у этой системы есть недостатки.

— Я в ней ничего, кроме недостатков, не вижу. Если у сильных воинов не будет права на власть, они станут без конца устраивать смуты.

— А что случится, если Бетлоан падет в бою? — возразил Дан. — Тоже смута.

— Почему это? Будут поединки между желающими занять его место, кто победит во всех, тот и станет правителем.

— А если выиграет дурак? — нашел наконец Дан уязвимое место в его построениях. — Для победы на поединке достаточно иметь силу. Но правитель ведь не только воюет, у него есть и другие обязанности.

Паомес пренебрежительно махнул рукой.

— Главное это война. А для другого найдутся советники. — Последнее слово он произнес значительно, даже с затаенной гордостью, убедившей Дана, что он не ошибся в своих предположениях относительно роли Паомеса при Бетлоане.