Вторая Гаммы
Шрифт:
— Так.
— Ну и, поскольку одолеть их оказалось возможным только за счет количественного перевеса, возникло стремление обеспечить такой перевес на… Надолго.
— На веки вечные. В представлении дикарей существуют только «сейчас» и «всегда».
— Нда.
— В итоге получился порочный круг, — заметил Маран. — Пришельцев больше нет, но есть постоянный излишек населения, от которого надо избавляться. А то получится как с кроликами, которые некогда чуть не съели всю Австралию, если я правильно помню.
— Кроликов перестреляли. А что с этими делать? — спросил Дан.
— Так они схожий метод и применяют. А куда им деваться? Я так понимаю, что нынешний уровень населенности континента близок к предельному. Учитывая их образ жизни, естественно. Скотоводство, стада, пастбища.
Он замолчал.
— А откуда ты узнал? Я имею в виду, что там, в городе палевиан, происходило? — спросил Дан.
— Беседовал с Бетлоаном.
— Понятно, — сказал Дан еще раз. — Когда вернешься?
— Посмотрим.
Он снова умолк и хотя связь не отключил, ничего интересного Дан не слышал, только отдаленные голоса и цокот копыт. Тогда он уселся в позу лотоса, закрыл глаза и стал перебирать в памяти слова местного языка, дополняя их новыми, опознанными и усвоенными во время последних разговоров.
Обед ему принесли в камеру, из чего он заключил, что Маран с Бетлоаном еще не вернулись. Он съел в одиночестве свою порцию, растянулся на мехах и принялся размышлять над тем, как можно изменить систему отношений в самой деликатной и основополагающей сфере, межполовой. Подобные отношения и так обычно сверхустойчивы, а если еще эта система вмонтирована в общую доктрину… «Надо быть готовыми дать отпор завоевателям, которые в любой момент могут посягнуть на нашу землю…» Или: «Нам необходимо жизненное пространство…» Или: «Мы должны нести миру известную только нам истину…» Ну и тому подобное, а следствие: «Нам нужны солдаты»… Рушить доктрины дело многотрудное и неблагодарное, нередко невозможное, ждать, пока они рухнут сами… Это надежнее, но на ожидание неизбежно уйдут жизни поколений…
Маран подал голос только вечером, когда в камере царил полный мрак, зажигать факелы Дану было лень, да и думалось в темноте лучше, к тому же он обнаружил, что тезис Марана насчет горизонтального положения вполне себя оправдывает, и не хотел вставать, чтобы не нарушить оптимизированный по рецепту, как говорил Поэт, «главного выдумщика» процесс мышления.
Шепотом и полутелеграфным стилем Маран сказал:
— Мы вернемся только завтра, Дан. Говорить не смогу, придется ночевать в общей спальне, шатров не хватает. Связь оставлю, хотя слушать нечего, одно бессодержательное бахвальство. Надоест, отключись. Думаю, ничего непредвиденного не случится.
С последним Дан был согласен. Вряд ли кому-то могло взбрести в голову покуситься в отсутствие Бетлоана на его жизнь, да и если б взбрело, Дан, хоть и терпеть не мог вставать рано, спал тем не менее чутко, и открыть, лязгая засовом, дверь так, чтобы он не проснулся, никто не сумел бы. Он меланхолично подумал, что ситуация Марана в корне другая, в общей спальне, как он выразился, воткнуть спящему нож в спину ничего не стоит, но делать было нечего, следовало покориться судьбе, да и смысла в подобном убийстве он не видел, так что отключил связь и уснул.
Утром, открыв глаза, сразу нажал на «ком», услышал шум грубых голосов, довольно громкий, но по духу мирный, Марана, правда, в хоре не было, и он спросил:
— Ты жив-здоров?
Маран не ответил, но вместо того стал насвистывать мотив какой-то известной арии, и Дан успокоился.
Он думал, что предстоит пробездельничать весь день, однако почти сразу после завтрака явился Паомес, уселся напротив Дана и потребовал, чтобы он рассказал во всех подробностях про свой народ и про земли, которыми тот владеет, чем захватил Дана врасплох, составить большой и связный рассказ про несуществующую страну дело непростое, а так, сходу, и вовсе почти невозможное, запутаешься в деталях. Он стал лихорадочно перебирать в памяти отрывочные сведения о первобытных народах Земли, потом понял, что ищет не там. Почему, собственно Земля, на которой от таких народов сохранились только предметы, добытые на археологических раскопках, черепки да украшения? К тому же в археологии он был не силен, гораздо лучше он знал образ жизни процветающих и поныне народов Перицены, ведь первоначально не предполагалось, что их с Мараном работа там ограничится походом в Атанату, не случись тревожных событий на Торене, они пробыли б на Перицене достаточно долго и готовились к этому, основательно и глубоко изучая обычаи и быт ее жителей. Особенно хорошо он знал, конечно, Лах, великий Лах, как его называли не только сами лахины, но и многие другие народы, населявшие большой материк Перицены, могущественное государство, прекрасно организованная и обученная армия которого, давно выйдя за пределы небольшого полуострова, сердца Лаха, неутомимо присоединяла к нему одну территорию за другой. Но Лах для его целей не подходил, как и Тацет, второе крупное государство Перицены. Тацет не воевал, хотя защитить себя мог, это была страна ремесленников и купцов, страна древних мастеров, как ее уважительно именовали лахины, не создавая образцов высокого искусства — вообще на Перицене не возникло ничего подобного знаменитой античной культуре Земли — тацетцы прекрасно знали механику и гидравлику, и сработанные ими технические устройства не имели на Земле аналогов даже в средние века. Секреты своих поделок тацетцы хранили строго, может, именно поэтому лахины не пытались с ними воевать, предпочитая торговать. Тацету можно было приписать повозки, которые ездили без тягловой силы, но прочее… Нет, не то. Дан подумал о горцах из Небесных Ступеней, о них он знал почти все, вплоть до биографий вождей и известных охотников, поскольку сам по легенде принадлежал к одному из их племен. Горцы не только охотились, но и возделывали землю многочисленных маленьких долин, разбросанных по горной стране. И однако они не знали даже колеса, быт их был чересчур примитивен, да и дома они строили из подручного материала, иными словами, камня, а от каменных домов в разговорах с Паомесом лучше было держаться подальше. Он отбросил и два или три маленьких государства, поскольку о государственном устройстве кочевники ничего не знали, и остановился на народе коретов, населявшем территорию за Тацетом. Кореты возделывали два местных злака, держали стада изабров, на которых Дану довелось немало поездить верхом, и еще пару видов животных помельче, схожа со здешней была и природа в их стране, только лесов побольше, наконец климат… Решено. Он уселся поудобнее и принялся почти без запинки излагать Паомесу полный обзор жизни и нравов «своего» народа, то есть, конечно, наоборот, с многочисленными заминками, ему недоставало слов и приходилось то и дело останавливаться и в сотрудничестве со своим собеседником пополнять словарный запас. Слушал Паомес очень внимательно, можно сказать, вдохновенно, он действительно отличался редкой любознательностью, за что Дан готов был простить ему склонность к хвастовству и ехидству, типичные местные дефекты, надо понимать.
У Паомеса нередко вызывали особый интерес детали, которым сам Дан значения не придавал, к примеру, дома из дерева его не удивили, разве тюрьма Дана не была прообразом подобного строения, но крыши увлекли чрезвычайно. На плоскую дощатую покрышку кореты складывали сено, а сверху застилали его шкурами, получалось тепло и экономично, зимой крышу потихоньку съедали изабры, а за лето и осень она постепенно восстанавливалась. Потом Паомес надолго застрял на домашних животных, не мог понять, для чего держать всякую мелюзгу, на которой нельзя ездить, Дан долго убеждал его, что им нужно меньше корма, а дают они в отличие от каотов еще и шерсть и перья, но сдался Паомес только тогда, когда Дан объяснил ему, что мясо «мелюзги» вкуснее, он давно подметил, что Паомес не дурак поесть. С особым усердием он расписывал поля и урожаи злаков, и к вечеру Паомес превратился в сторонника земледелия и чуть ли не оседлости, это, по его мнению, сулило много интересных нововведений, Дан, правда, не был уверен, будет ли от подобного неофита толк… Хотя кто знает? Ведь его не объявили сумасшедшим или чудаком, а взяли в советники… Но вот в чем Паомес оказался непробиваем — это в вопросах войны и мира. Когда Дан объявил ему, что с соседями они давно не воюют, а договорились жить в мире, Паомес подмигнул ему, потом с хитрой улыбкой намекнул, что подоплека подобного договора ему понятна. Конечно, он считал, что мир продержится до той минуты, когда «подрастут воины». И тогда…
— Вы нападете на соседей и захватите их земли.
— Почему это? — спросил Дан. — Мы не собираемся ни на кого нападать.
— Значит, нападут они, — констатировал Паомес с сожалением. — Кто умнее, тот и нападет.
Дан потратил немало времени, пытаясь убедить его, что возможна ситуация, в которой никто нарушать мир не станет, но кончилось тем, что Паомес стал смотреть на него то ли как на дурака, то ли как на полоумного.
— Наверно, ты сам всего не знаешь, — заявил он наконец, и Дан счел за благо его не разуверять.
За болтовней с Паомесом прошел весь день, и только вечером, когда Дан уже был один, за наружной стеной послышались шум, скрипучие крики каотов, ничем не напоминавшие лошадиное ржание, громкие голоса. Вернулись, что ли? Он включил связь, услышал, как Маран простился с Бетлоаном и прошел к себе, далее шорохи, звук льющейся воды… Потом Маран сказал:
— Как ты там, Дан? Все нормально?
— Полный порядок. А у тебя?
— Устал, как собака. Ездить на этих каотах не легче, чем танцевать на льду.
— Представляю.
Еще бы! Хотя каот и был похож больше не на дыню, а на огурец или баклажан, чтобы удержаться на его гладкой спине, наверняка требовалась большая ловкость…
— Ложись и спи, — посоветовал он.
— Уже лежу. Но прежде, чем спать, поговорим, — сказал Маран. — Начни ты.
Однако дискуссии состояться суждено не было. Дан не успел пересказать ему даже половину своей беседы с Паомесом, когда услышал там, у Марана, какой-то шорох. Потом тот спросил: