Вторая мировая война. Ад на земле

Хейстингс Макс

9. Краткое торжество Японии

1. «Уверен, вы справитесь с этими недомерками»

Многие японцы приветствовали вступление своей страны в войну, видя в этом единственную возможность «вырваться из вражеского окружения». Писатель Осаму Дадзай, например, «так и рвался искрошить бесчувственных, зверских американцев»¹. Однако даже общество, в котором жил Осаму Дадзай, не было монолитно единым в своих убеждениях. Генерал-лейтенант Курибаяси Тадамити – может быть, потому, что он провел два года в Соединенных Штатах – в письме жене выражал глубокую озабоченность вступлением Японии в войну со столь сильным противником: «Промышленный потенциал у них огромный, народ энергичный, изобретательный. Нельзя недооценивать боевую мощь Америки». Восемнадцатилетний Хатиро Сасаки поверял свои сомнения дневнику: «Сколько человек погибает на этой

войне действительно трагической смертью? Уверен, под маской трагической смерти зачастую прячется смерть комическая. Комическая смерть – не жизнерадостная, но страдание безо всякого смысла»². Хатиро сразу осознал свою обреченность и записался в пилоты-камикадзе, не желая бежать от судьбы. Да и не убежишь – «сиката на гай». Этот молодой человек, глубоко презиравший японских милитаристов, перед тем как уйти на смерть, уговорил младшего брата поступить на факультет естественных наук: будущих ученых не призывали, и таким образом хотя бы у этого мальчика оставалась надежда на спасение.

Таким же фаталистом и противником войны был Хаяси Тадао. Его дневник полон записей, не скрывающих отвращения к собственной стране. «Япония, почему я не могу любить и уважать себя? – задается вопросом Хаяси. – Я должен разделить судьбу своего поколения, сражаться и умереть. Мы отправляемся на поле боя без права выразить свое мнение, критиковать, взвешивать за и против и анализировать эту великую трагедию»³.

Поскольку в 1941–1942 гг. Япония без особого труда преодолевала слабое сопротивление европейских колоний, у обеих сторон сложилось преувеличенное представление о военной мощи армии Хирохито. Как у Германии не хватило бы сил одолеть Советский Союз, так и Япония не смогла бы осуществить завоевания в Азии, если бы союзники не допустили ее первых побед. Но это, как многое другое, становится ясно задним числом, а не тогда, 70 лет назад, в разгар японских побед.

До декабря 1941 г. европейские события не отражались на привычном образе жизни колониальной Азии, ленивой, разморенной и избалованной. На Филиппинах, подмандатной территории США, военфельдшер лейтенант Ирлин Блэк, как и тысячи ее соотечественников, наслаждалась светской жизнью и комфортом в окружении множества слуг: «По вечерам мы переодевались к ужину в длинные платья, а мужчины в смокинги с камербандами [13] . Жили по строгому этикету. Даже в кинотеатр надевали вечерние платья»⁴. Другая медслужащая, двадцатипятилетний лейтенант Хетти Брэнтли из Техаса, и вовсе не приняла войну с японцами всерьез: «Это казалось шуткой; старшая медсестра говорила в столовой: “Ешьте печеньице, девочки, подкрепляйтесь, пока до нас японцы не добрались!” И мы веселились, мы были счастливы и не думали о войне»⁵.

13

Широкий пояс к смокингу. – Прим. ред.

Также и в принадлежащем британцам Сингапуре европейские резиденты уподоблялись в глазах чешского инженера Вала Кабуки «современным помпеянцам»⁶. Война шла уже два года, а 31 000 белых среди 5-миллионного китайского и малайского населения продолжали тешить себя имперскими иллюзиями. Приезжим леди для изучения необходимого минимума местных слов предлагался разговорник под названием «Малайский для госпожи» (Malay for Mems). Разговорник состоял из команд для прислуги: «Натяните теннисную сетку», «Проводи госпожу», «Стреляй в этого человека». В 1941 г. новоприбывшие солдаты, особенно австралийцы, возмущались тем, что их в это колониальное общество не включают. Индийцев и вовсе не пускали в один вагон с британцами и тем более не принимали в клубы. Хайдарабадский полк взбунтовался из-за того, что вступившего в связь с белой женщиной офицера-индийца хотели отправить домой. Офицера оставили в покое, а историю замяли, но взаимное недовольство нагнеталось⁷. Леди Дайяна, жена британского министра Даффа Купера, с аристократическим презрением писала о претенциозности британских колонистов – «вульгарных, легкомысленных и мужицки-помпезных»⁸. Но и ее восторги по поводу живописности Сингапура звучат не слишком-то уместно, когда с севера уже надвигалась катастрофа: «На каждой улице прямо у вас перед глазами разворачивается трудовая жизнь китаез – варят кофе, раскрашивают фонари, главным же образом кого-нибудь бреют. Не устаю бродить и наслаждаться».

В Малайе и британское военное командование, и правители проявили полную бездарность. Империя, похоже, обладала неисчерпаемым резервом военачальников, непригодных для военного времени. Главнокомандующим на Дальнем Востоке и вице-маршалом ВВС назначили шестидесятитрехлетного сэра Роберта

Брук-Попэма, в недавнем прошлом – губернатора Кении. Генерал-лейтенант Артур Персиваль, командовавший армией, был штабным офицером, а весь его опыт боевых действий сводился к подавлению Ирландского восстания. Губернатор Малайи сэр Шентон Томас 8 декабря, когда японцы начали высадку на севере, обратился к генералам со словами: «Уверен, вы справитесь с этими недомерками».

Наверное, его презрение к японцам только возросло бы, если бы генерал почитал инструкцию солдатам, отправляемым на Малайю: им давали интимные советы, как избежать запора и изжоги, как с помощью дыхательных упражнений уберечься от морской болезни. «Помните, что в темном, раскаленном трюме корабля армейские лошади не жалуются на свою участь». И к японскому солдату был обращен призыв: «Когда высадишься на сушу и вступишь в бой, вообрази себя мстителем, который наконец-то сошелся лицом к лицу с убийцей своего отца».

Хотя британские и колониальные войска были дислоцированы в северной Малайе как раз в ожидании японского десанта из Сиама, здесь вторжение оказалось таким же потрясением и сломом привычных представлений, как и Пёрл-Харбор. Любое общество, захваченное докатившейся до него волной насилия, поначалу не верит, что такое могло произойти, даже если очевидная логика вопиет о неизбежности нападения. Когда перед рассветом 8 декабря первые бомбы упали на Сингапур, австралийский механик машинного зала Бил Рив спал на койке на борту стоявшего в порту миноносца Vendetta. Судно только что отбыло свою вахту, несколько месяцев тяжелых боев в Средиземноморье. Услышав взрывы, Рив подумал, что ему снится кошмар о недавних сражениях: «Я сказал себе: “Повернись на другой бок, придурок!”»⁹ Но тут рядом так грохнуло, что моряк осознал реальность. И все же, пока бомбы падали на город одна за другой, фонари на улицах горели как ни в чем не бывало.

Черчилль принял жестокое, хотя, видимо, неизбежное решение сосредоточить лучшие силы империи на Ближнем Востоке. На защиту Малайи было отряжено всего 145 самолетов – 66 Buffalo, 57 Blenheim и 22 Hudson. И беда не столько в том, что большинство этих моделей успели устареть, а в безусловном превосходстве японских пилотов, с чьим проворством и боевым опытом пилоты союзников не могли и равняться. Когда японцы начали высадку у Кота-Бару, реакция защитников совершенно не соответствовала ситуации. Прошло несколько часов, прежде чем местные командиры ВВС осознали необходимость нанести ответный удар по вражескому флоту. Когда же британские и австралийские самолеты поднялись в воздух, они вместе с береговой артиллерией причинили противнику существенный урон – более тысячи японцев выбыло из строя. И не все десантники показали себя героями. Один японский офицер описывал, как группа нижних чинов инженерных войск запаниковала под английскими бомбами¹⁰. Не дожидаясь приказа, они ринулись в моторные лодки и удрали в открытое море по направлению к Сайгону.

Но под конец первого дня сражения британский воздушный флот в северной Малайе сократился вдвое, примерно до 50 боеспособных самолетов. Многие старшие офицеры, а также наземные бригады действовали неэффективно: пилоты истребителей Buffalo, которые поднялись наперехват атакующим японцам, с ужасом обнаружили, что начальники оружейного склада не позаботились зарядить их пулеметы. С аэродрома в Куантане сотни техников бежали в панике. «Как же так? Они же сахибы», – с изумлением вопрошал своего командира индиец-водитель из Королевского Гарвальского полка¹¹. Они застали пустые здания аэродрома, повсюду было разбросано оборудование, личные вещи, теннисные ракетки, мусор. Юный лейтенант гневно отрезал: «Не сахибы, это австралийцы». Но чистокровные британцы тоже бежали. Некоторые индийские подразделения смешались в панике, командира сикхского батальона, вероятно, прикончили его собственные подчиненные, прежде чем обратиться в бегство. «Мы познали, на что способен противник, – с презрением писал японский офицер. – Мы боялись одного: достаточно ли он оставит нам боеприпасов и много ли успеет разрушить перед отступлением»¹².

И сразу же начались расправы. Трое английских летчиков совершили вынужденную посадку в Сиаме и были арестованы местной жандармерией. Их выдали японцам, и японский вице-консул сказал сиамскому судье, что эти люди «виновны в убийстве японцев и уничтожении японской собственности». Всех троих отвели на ближайший пляж и обезглавили. Прежде, особенно в Русско-японскую войну 1905 г., японцы проявляли милосердие к побежденным, однако новая власть воспитала в армии культ беспощадности, мало чем отличавшийся от первобытного варварства. Еще в 1934 г. военное министерство опубликовало брошюру, в которой война воспевалась как «отец творения и мать культуры. Для государства так же естественно и необходимо сражаться за первенство, как человеку – бороться с трудностями». Только теперь западные союзники узнали, как это новое немилосердное мировоззрение сказывается на участи пленных.