Вторая смена
Шрифт:
– Ленок, он там метит, что ли, я не пойму?
От такого откровенного вопроса моя благовоспитанная подружка всячески смущается и полыхает ушами:
– Ну нервничает. Ему уже полгода, взрослый мальчик, крылаточку хочет!
– Бедолага…
Я искренне сочувствую рыже-полосатому Клаксону.
– …страшно выпускать. Все-таки маленький еще. А мирские тут вообще ворон отстреливают. – Ленка хмурит удачно выросшие брови.
– Только не говори, что у вас в общаге крылатых кошек нет?! Ну поговори с кем-нибудь, родословную покажи…
В кошачьих свадьбах я не специалист, но покойная Дорка своего крылатика-производителя на моих глазах два раза женила. К тому же в проблемах любви все равны – и ведьмы, и крылатки, и мирские!
– Спасибо! Гунька вернется, пусть он Клаксончика спросит, какую кошку он хо… кто ему нравится. Я тогда к хозяевам схожу, договорюсь.
– Правильно, сперва надо с родителями знакомиться. Кошавка должна быть из приличной семьи! – ржу я.
– Конечно, там же котята будут, – кивает на полном серьезе Ленка.
– Дети – это важно. Даже кошачьи. – Я отворачиваюсь, чтобы не фыркнуть. – А сама ты как?
– После майских первую практику сдам, к сессии готовиться буду, – вздыхает Ленка. – Так что с этими закладками у тебя, ты не дорассказала?
– Ищу, квартиру шмонаю. Столько всякой ерунды выгребла, с ума сойти.
Я отодвигаюсь в сторону, даю Ленке возможность полюбоваться царящей на моей постели барахолкой. Поверх добропорядочного клетчатого пледа в одну кучу свалены плюшевые игрушки всех пород и калибров, невнятные вазочки и статуэтки. А еще старые щипцы для завивки, которые я одолжила у Таньки Грозы примерно в шестьдесят восьмом году. Плюс книжки с подарочными надписями – начиная с самиздатовского кирпича «Камасутры» и заканчивая так и не открытыми «Секретами средиземноморской кухни». В упор не помню, где я такой хренью разжилась.
– Это вторая партия, я первую Фоньке уже сбагрила. В сумке клетчатой, с ними челночники раньше ездили. Темка узрел, решил, что я обиделась и вещи пакую.
– Ну и что Фоня сказал?
– Да ни шиша хорошего. Смотрел-смотрел, все обстукал. Звонил мне вчера – совсем дохлый, как после мирского Нового года.
– Нашел что-нибудь?
– Зинкин крем от морщин ему не понравился.
– Ой! Не верю, чтобы Зизи…
– Да не в том смысле. Фоня уяснить не мог, что такая баночка малюсенькая может триста баксов стоить. Темчик вот верит, привык уже ко мне.
– А квадратный корень как? – интересуется Ленка спустя маленькую паузу – такую, чтобы позавидовать и поржать.
– Цветет и пахнет. Нет на нем ничего.
– Ну и хорошо, – кивает Ленка. – Не люблю, когда живое в чем-то виновато. А остальное, то, что ты у Марфы из дома брала, оно тоже нормальное?
– Ну… – Я наконец озвучиваю то, из-за чего я решила выдернуть Ленку по скайпу. – Я все, что у меня в моей комнате было, уже посмотрела. А к Аньке без спросу…
– Но ведь для дела нужно, – говорит Ленка. – Это форс-мажор, Дусенька.
– Это трындец.
Я прикладываю к веб-камере листок бумаги – ярко-розовый, с дырчатым краем. Почерк там корявенький, неустоявшийся. Но буквы можно разобрать. «Я тебя неновижу и хочу что бы ты умерла праклятая ведьма!!!!»
Четыре восклицательных знака свидетельствуют о серьезности намерений. Ошибки – о том, что это послание ученица второго класса сочиняла в сильнейшем душевном раздрае.
– Жуть какая! – виновато улыбается Ленка.
– В письменном столе нашла. Там тетрадки, ручки. А на них – вот эта прелесть.
– Может, она это раньше написала? Ты сама всякую макулатуру хранишь по сорок лет.
– По семьдесят. Все равно неприятно, понимаешь? Тем более я ей высказать не могу, я без спросу рылась. Мы с ней сейчас не цапаемся почти. Один раз только поругались, когда она мне соврала, и все… Правда, Анька школу прогуляла на днях. В смысле, лицей этот свой. Но я бы на ее месте тоже так. Весна вокруг. Какая там учеба?
– Ну я же вот занимаюсь, – оправдывается Ленка.
Я душу в себе едкое: «Сравнила? Ты взрослая баба, тебе сто тридцать лет. У тебя этих весен было!»
– Дусь, а покажи еще раз ту записочку Анину?
Ленуська смотрит на кривые строки, молча шевелит губами, потом выдает:
– Вот чую, тут что-то неправильное…
– Конечно, неправильное. За что меня ненавидеть-то?
– Да я не об этом. Как-то она выглядит странно, эта бумажка.
– Наверное. Слушай, а мы с Афонькой у тебя на участке были. Собак гоняли. Представляешь, у меня хвост потом никак не проходил. Часа три еще с ним моталась.
– Да ты что?!
Себя-собаку, девицу-жертву, галантного до идиотизма Фоню и даже противную Тамару я изображаю в лицах и подробностях, просто как живых. Ленка радуется этому маленькому представлению. Сияет глазами изо всех сил, как юный зритель на спектакле. Аккурат до тех пор, пока я не озвучиваю диалог между этой сушеной занудой и нашим Фонечкой.
– Ну надо же, – морщится Ленка. – Поставили замену. Турбина – и на моем участке!
Я зачем-то оглядываюсь на закрытую дверь:
– Слушай, а Турбина не могла мне свинью подложить? В смысле, закладку.
– Думаешь, она про такое знает? – чуть высокомерно замечает Ленка. – У нее же воспитание совсем мирское, откуда ей…
– Ну ты вспомни, как она училась. Вцеплялась в книги, как волкодав.
– Или сейчас на лекциях узнала. Под Перестройку чего только не рассекречивали, теперь по Темным аргументам спецкурс есть. У нас в Семьестроительном точно читают, я расписание видела…
– Да иди ты!
– Спасибо, Дусь, тебя туда же. А я серьезно.
– Так, может, у меня и хвост из-за общения с Турбиной не стал отваливаться?
– Тогда уж не у тебя, а у Афоньки.
– Шестьдесят лет прошло… Даже больше.
– Ну мало ли, – вздыхает Ленка. – Она же как мы все-таки. Любит точно так же.
Ох, ну вот чья бы корова мычала! Ленка даже после спячки продолжала страдать по своему Сенечке Стрижу, только нынешней зимой остыла, так и то не факт.
– Ленусь, а у тебя как вообще дела на личном фронте?