Вторая смена
Шрифт:
– Артем попросил в квартиру войти побыстрее, чтобы соседям глаза не мозолить, поэтому пришлось без спроса. Он обещал подъехать через полчаса.
– Я поглажу? Он… Вы… у кого из вас разрешения спрашивать?
– Да ни у кого, гладьте на здоровье. Бейс, Евдокия тебя любит. Видите, не отодвигается, вы ему понравились.
Я счастливо и бессмысленно мычу, потом утыкаюсь лицом в жаркую шкуру, чую горячее сытное тепло – как от плиты в обжитой кухне. Так пахнут добрые сказки.
– Бейсик, хороший, огромный мой. Ах ты умничка какая…
– Мрыыыыыыть…
– Можно, Бейс, можно. Евдокия, а где у вас тапочки какие-нибудь?
– Кто у нас самый красивый, самый теплый? Чего? На нижней полке. Самый огромный – кто тут у нас?
От шерсти волной идет горячее тепло, нежное и сильное одновременно. Монотонное мурчание – как шум моря – делается чуть громче, убаюкивает, обещает, что все теперь сделается хорошо и спокойно…
– Ты мой славный…
Анька распахивает дверь и не двигается с места, только улыбается и радостно звенит:
– Женьк, а можно я тоже поглажу? А его как зовут? Женька, а куда ты мою косынку положила? А нам его насовсем дали или только поиграть?
– Ага. Не знаю. Наверное. – Я продолжаю гладить огромного зверя. – Спроси у… Дима, слушай, а тебя как зовут-то сейчас?
– Бейс, это тоже свои. Это ведьмин кутенок, не обижай. Понял меня?
– Угу, – отвечаю я вместо Бейсика.
– А что касается имени. Евдокия, вы будете смеяться, я тоже Дима, но другой. Его сын.
Я и вправду смеюсь – вполне себе счастливо. Как шестьдесят с лишним лет назад, когда во дворе общаги Шварца юный папаша этого Димы позвал меня танцевать, а заодно жить нынешним днем, а не только прошедшим.
Первый раз в жизни вижу кота, который бы ел торт. Не с голодухи, а по собственной инициативе, мурча от удовольствия на весь подъезд. На черной морде сияют крошки, длиннющие жесткие усы обсыпаны сахарной пудрой, лесной аромат целебной шерсти сплетается с запахом теплого теста. Довольная жизнью тварюга гудит, словно добрая трансформаторная будка. Хвост – размером с приличный веник – вяло ерзает по ковру. Мощная лапа опускается на десертную тарелку, приминает последний кусок. Розовый язык – чуть меньше открытки! – слизывает крем с золоченого ободка.
– Хочешь, котя, я тебе свое отдам? – Анька, прикрывшая чудо-челку моим платком, не отступает от зверя ни на шаг.
– Дочка, ты лучше сама съешь. – Сын моего шварцевского кавалера скрипит стулом.
– Я не ваша дочка, а папина и Женькина, а вам я внучка. – Анька деловито перекладывает кусок на котову тарелку.
– Ну внучка так внучка, – соглашается Дима-младший.
– Анька, это свинство! – лениво ругаюсь я и смотрю на Темчика. Пускай он вмешивается в воспитательный процесс, мне сейчас для этого слишком хорошо. Артем откладывает вилку. Смотрит на мои губы. Я так разомлела, что напрочь забыла о его глухоте. А пересказывать эту ерундень мне не хочется.
– Да? – Он мечется взглядом. Тянусь к Темкиному плечу, чтобы объяснить, что все в порядке. А вместо этого тыкаюсь губами в уже родную, практически мою щеку.
– А если ему сейчас рыбки дать, он ее будет есть? Дядь Дим? – интересуется пронзительный детский голосок за тысячу километров отсюда.
– Не перекармливай. Нам ехать скоро… – Добродушный взрослый голос гудит где-то на краю света, ветром в поле, прибоем в море, грозовыми тучами в небе.
Мы целуемся так, будто делаем это впервые в истории всего человечества, будто ни я, ни Тема понятия не имели, что такой природный феномен бывает, а, узнав о нем, выяснили, что именно этого мы хотели больше всего на свете. Это как с водой – пока не начнешь пить, в жизни не догадаешься, до какой степени внутри тебя все ссохлось. И остановиться не можешь, почти захлебываешься, урча от удовольствия громче кота. Я знаю, как чувствуешь себя, если вдруг лишаешься слуха. Теперь я знаю и другое: как бывает, если тебе выдали новый слух. И новое обоняние, и осязание тоже. Я становлюсь легче и счастливее – с каждым шагом, сделанным в сторону комнаты.
– А давай, дочка-внучка, мы с тобой вот чего в чай добавим… Знаешь, что это за травка такая? Или тебе мама не говорила?
– Не помню. Эта травка на червяка похожа. Ой, смотрите скорее, котя вылизывается!
После таких минут мир становится очень чутким и чудным, оборачивается сплошным волшебством. Солнечное пятно на обоях – лучше самой гениальной картины. Тихий ветер в форточке свистит отточенной мелодией. Может, с этим звуком дышит вселенная – тщательно продуманная, вдохновенно существующая? Мир чистый и новенький. Это мы, вдвоем, только что его создали, оживили кратким теплым дыханием, расшевелили своими торопливыми движениями, запустили в бесконечность своими различимыми словами? И любая фраза кажется грубой подделкой того, что невозможно ограничить буквами или звуками, лишним шевелением, разомкнутым объятием…
– Тем, такое разве бывает вообще? Это же как ведьмовство, только не для мирских, а для себя. Знаешь, я теперь понимаю, что они чувствуют, когда мы добро сеем. Обычно говорят, что «у меня грипп» или «у меня депрессия». А у меня ты. Как продолжение меня. Мы слились, как две прямые в бесконечности. Значит, любовь – это такая бесконечность. Только не как в геометрии, а реально существующая. И в нее можно попасть. За секунду, например. Хотя в ней не должно быть времени?
– Должно, но оно тогда по-другому измеряется. Как валюта. Ну, с другой ценностью, как спички в «Кин-дза-дзе».
– Я не смотрела.
– Да ты чего, Жень! Он когда вышел, мы в школе потом… Блин! Я забыл, что ты…
– Ага, девяносто лет разницы.
– Жень, между прочим, правильно, что я забыл. Если в бесконечности времени нет, то разницы тоже не существует. Мы с тобой одновременно. Навсегда.
Сейчас я могу спросить у Темки напрямую: «А ты чего, напрягаешься, что я так сильно старше тебя?» Но тогда мир, похожий на стеклянный шарик с метелью и домиком, перестанет быть таким волшебным. Он вздрогнет и хрустнет. Совсем как то непонятное и очень звонкое, которое сейчас уронили за стеной.
– Дядь Дим, я сейчас соберу, скажите ему, чтобы не лез в осколки.
– Собирай, дочка. Бейс не полезет, ты же видела, он умный.
– Дядя Дима, а Бейс – это чего такое значит? Просто кличка, или у нее смысл есть?
– Это, дочка, язык такой компьютерный был, я так назвал. Когда наш папа этого кутенка привез из Инкубатора, то…
– А вы знаете, что в Инкубаторе тоже коты водятся? Там была такая котя, меня на ней катали, как на пони. Ее звали Матильда, вы ее знаете?
– Эта Мотька – Бейсова мамка. Давай, показывай, где там у вас веник лежит.