Вторая весна
Шрифт:
— Ничего эти карты сказать не могут. Я так считаю. Никому не известно, что нас впереди ожидает.
— Мне, например, известно! — бросил Виктор. — А тебе чего не известно? Ты чего здесь искать приехала?
— Я, может, счастье свое искать на целину приехала, — посмотрела девушка на Виктора, и была в ее глазах открытая, но робкая любовь, ожидание и надежда.
— Ваше счастье на танцплощадках ищут или на вечеринках, — сказал насмешливо Виктор, не поняв ее взгляда.
— Ух ты, смотри какой… механизатор! — повела в его сторону надменной бровью сестра. — Тоже мне, решающая фигура!
— Ты подожди, чудовища, не встревай, — остановил ее отец. — Давай далее, Виктор.
— Даже у паровозов, которые нас сюда везли, на груди лозунги были и к подвигам нас призывали! А она со своим бабским счастьем. Мне вот интересно, какой он, подвиг? — Лицо юноши смягчилось, стало задумчивым и нетерпеливым. — Их тоже, наверное, искать надо, подвиги.
«Расскажу-ка я им о Темире! — решил вдруг Борис. — Интересно, как они к нему отнесутся?» Но мысли его перебил веселый голос Воронкова, издали кричавшего:
— Тонечка, быстренько! К нам колхозники казахи пришли!
— Нашли важное кушанье! — надула Тоня губы. — На колхозников смотреть.
— Дело-то в том, что они никогда обожженного кирпича не видели! Сидят вокруг кирпичей и языками цокают! Эх, куда мы заехали! — обрадованно засмеялся он.
Глава 20
Тот же великолепный, но уже испорченный весенний день
О месте с Ильей и Тоней пошли и все остальные, кроме Помидорчика. Четыре колхозника казаха сидели на корточках вокруг белых, как сахар, кирпичей, снятых с самосвала. Чуть поодаль стояли их лошади. Их держали за поводья четыре женщины в — малиновых, синих, зеленых казакинах, в белых покрывалах — кимешек, закрывавших голову, плечи, с вырезом для лица. Колхозники осторожно, как стеклянный, брали кирпич в руки, оглядывали его со всех сторон, щупали, щелкали ногтем и, слушая сухой, хрусткий звон, складывали трубочкой губы:
— Апырмай, э?
Вокруг колхозников стояли, сидели и лежали на разостланных полушубках ленинградцы. Украдкой, чтобы не быть назойливыми, они с любопытством поглядывали на холщовые, низко подвязанные цветными платками рубахи мужчин, на их ситцевые шаровары, на яркие казакины и звонкие шолпы — серебряные украшения в косах женщин. Подошедший рябой водитель осведомился игриво:
— Из ансамбля песни и танца?
— Больной, а не лечишься, — вполголоса сказал Костя Непомнящих. — Ты это дело не запускай, Петр.
Кроме казахов, центром внимания был Сычев. Стоя на коленях, он с увлечением показывал колхозникам, как выкладывать стену и в два и в три кирпича. Тяжелые, неуклюжие кирпичи стали вдруг в руках парня необыкновенно легкими, обрели свойство летать. Они порхали в его руках и чудесно слетали с ладони в нужное место. Сычев кричал при этом колхозникам, как глухим:
— Растворный шов тяни ровненько, как струну! Рубчик должен быть тонкий и чуть выпуклый, как шнурок. Мастера по шву отличают!.. Переводи, кто по-казахски знает!
Но переводчик уже нашелся, юноша казах в шинели ремесленника. Он закричал на колхозников еще громче и так сердито, что стоявшие сзади лошади вздрогнули и запрядали ушами.
— Вот это номер! — удивленно раскрыл глаза Яшенька. — Никогда кирпичей не видали! А правду говорят, Джумаш, что они и картошку не знают?
— Картошка, картошка! — недовольно оглянулся переводчик и расстановисто сказал: — Целина, понимаешь? Поднимать надо!
Яшенька жалобно вздохнул:
— Это конечно. А нам-то как без картошки?
Все захохотали.
— А какой колхоз? Откуда гости? — закричал весело из толпы Ипат Крохалев. — Далеко или близко? Посмотреть можно? Как говорится, опытом обменяться?
— Посмотреть можно. Называется «Жаксы-Жол», — указал Джумаш вниз, на убогие мазанки, затем смутился и тихо перевел — «Верный путь» по-русски называется. Обмениваться опытом подожди. Бедный колхоз пока.
Шоферы, рядом с которыми стоял Борис, вдруг все разом оглянулись, а Костя покачал головой:
— Васька опять пьяный. Отчаянная головушка!
Борис поднялся на цыпочки и увидел Мефодина.
Шофер был трудно, беспросветно пьян. Он куражился на школьной спортплощадке, гонялся на подламывающихся ногах за убегавшими от него с визгом девчатами и кричал:
— Слушай, почему я в тебя такой влюбленный? Иногда он налетал на ребят, и те сторонились брезгливо и строго. Но Грушин, на которого тоже налетел Мефодин, не посторонился, взял шофера за пле-чо и крепко тряхнул:
— Опять, никак, напился, подлец? А ну, дыхни на меня!
— Но-но! — враждебно попятился Мефодин, выдавив тупой смешок. — Не нюхай, я не цветок!
Тут он увидел Чупрова и пошел на него, широко распахнув руки, собираясь не то бороться, не то дружески обнять.
— А-а, правильный человек! — путался он деревенеющим языком в неясных словах. — И, замолчав, сам себе погрозил пальцем: — «Смотри, Мефодин!» А чего смотреть? Портки спустите? Спустили уже и выпороли. Пиши, пиши, писатель-бумагомаратель, тля чернильная! — свирепо двинулся он на Бориса.
Чупров не отступил. В нем поднималось горячее чувство незаслуженной обиды и самой обыкновенной злобы. Если бы можно было, с каким злым наслаждением он трахнул бы по этой пьяной морде!
Их обжимало уже плотное кольцо людей. И лица всех были серьезны. Борис видел Ипата Крохалева, Виктора, Полупанова, Воронкова, Тоню, с тихим испугом смотревшую на злобно ломавшегося парня, темные пристальные глаза Галима Нуржановича под «горьковской» шляпой. Где-то в задних рядах он увидел презрительно сощуренные глаза Неуспокоева и мутную усмешку Шполянского.
— Увести бы его, — тихо сказал Полупанов. — Выгонят ведь, а парень не плохой.
— А-а-а… Пашечка! — услышал его Мефодин. — На моей будешь ездить?