Вторая жизнь Дмитрия Панина
Шрифт:
– Но мы действительно отец и сын, ты же меня не обманываешь, да и похож на бабу Тоню.
– А что мне тебя обманывать? Или это выгодно, быть твоим сыном? У тебя, - он запнулся, но продолжил, - у тебя, папа, замок в Испании на побережье, кондитерская фабрика в Москве?
Дима засмеялся от души, без напряга, он понял, что Миша споткнулся на слове папа, но произнес его.
– А почему кондитерская, а не какая-нибудь другая, писчебумажная например? Или производство колбас?
– А не знаю, первое, что в голову пришло, - и теперь закатились оба.
Этот
– Ну и как ты меня находишь, - спросил Панин старший.
– Как я выгляжу с высоты твоих юных лет?
– Ну, - Миша критически оглядел отца, - Ничего особо привлекательного, волос не густо, пиджак не модерновый, золотой цепи на шее нет, потертый жизнью скромный человек.
– Каковым я и являюсь, - согласился Дмитрий.
– А теперь расскажи хоть чуть-чуть о себе.
– У меня всё замечательным образом наперекосяк. Дед мне говорил, - и Дима понял, что Миша имеет в виду бывшего тестя, - что ты проявлял большие способности к математике и физике, тебе пророчили большое будущее, но ты заболел и дальше не захотел работать в науке.
– А тот день, когда я заболел, ещё скорая приезжала, забрали меня, ты его помнишь?
– перебил сына Дима
– Нет, я совсем ничего не помню, кроме того, что я был дома, и люди какие-то незнакомые, и женщина, немолодая, в белом халате, вдруг выталкивает меня за двери, резко так: иди-иди, тебе здесь совсем не место. Потом мама сказала, что ты уехал лечиться, а через некоторое время, что уже и не приедешь.
Дима пытливо глядел в глаза сына, стараясь понять, не врёт ли, щадя его чувства, но взгляд Миши был ясный, и Дима вдруг понял, что мальчик все эти годы ничего не знал, и должен был как-то сам придумывать причины, по которым его родители так внезапно расстались. Был ли он достаточно взрослый, чтобы рассказать ему всю правду, нанести такой удар (отец псих, мать при первой трудности беспощадно бросает его) Дмитрий не знал, и решил промолчать, как и Виолетта: сейчас, отсутствующая, она всё равно контролировала их с сыном взаимоотношения, диктовала свою волю.
– Так что у тебя там наперекосяк?
– И Миша понял, что отец не хочет ворошить прошлое и, во всяком случае, сейчас не будет с ним откровенен.
– Да вот, я оказался не в мать, не в отца, и никаких способностей, выдающихся, во всяком случае, к точным наукам у меня нет, и тяги к этому нет, и я бросил институт, не закрыв первый курс, и меня дома ждет повестка.
– Какой институт?
– Стали и сплавов, сейчас он университет.
Дмитрий строго взглянул на сына:
– Ну, хорошо, тяги к точным наукам у тебя нет, и ты это уже можешь документально подтвердить своей несданной сессией, а к чему-нибудь есть?
– Знаешь, мне кажется, я художник... Занимался я немного, ходил в художественную школу, ту, что на Окружной, ещё в студию в нашем районе, художественная студия почему-то при музыкальной школе, и у меня получалось, мне советовали учиться дальше, готовиться, поступать в Строгановку, но ты же знаешь мать? "Это не кусок хлеба, это богема, беспутная жизнь, пьянство, нищета - нет, получи специальность,
– А почему ты думаешь, что ты - художник?
– Я мир вижу в цвете, ну понятно, все видят цветное, но я вижу краски: вот сюда надо бы охру, коричневые тона, сюда белые, здесь небесная лазурь, я вижу мир, как будто я его пишу кистью, понимаешь, и это всё время, автоматом происходит.
– А уже не поздно учиться?
– Нет, конечно, это ведь не скрипка, где с пяти лет, и не балет, всё можно наверстать, но вот два года в армии, вдруг и воевать пошлют.
– Да, это совсем ни к чему, - сказал Дмитрий.
– А альтернативная служба?
– А там нужна мотивация, я ведь не принадлежу ни к какой религиозной секте, и должен служить на общих основаниях, так мне сказали в военкомате. Отчим пытался помочь, откупить меня, но сумма большая, и только на год, а потом всё снова.
– Санитаром стал бы работать? Два года выдержал бы? Или какие у них ещё альтернативы?
– Санитаром? А почему нет? Крови я не боюсь.
– Да там не столько кровь, сколько судна выносить.
– Ну ладно, всё лучше было бы, чем служить или переходить на нелегальное положение.
Дмитрий подумал, что если ничего не скрывать, и достать справку у Виктора, что он болен и состоит на учете, то Мишка может давить на то, что ему нельзя стрессовые ситуации, как сыну душевнобольного. Его вероятность заболеть значительно выше, он оказывается в группе риска, и сейчас впервые Дмитрий задумался о том, что его сын реально в группе риска, и тогда остается только альтернативная служба.
Десять лет уже твердят, что будет контрактная служба, ну да где там, все деньги на генералов уходят, на солдат ничего не остается, зло подумал Дима, а вслух сказал:
– Я подумаю, тут есть один вариант, ну, я имею в виду альтернативную службу, может пройти, но ничего обещать не могу. Позвони мне через неделю. Вообще давай обменяемся сотовыми.
Миша согласно полез в карман за сотовым, пока обменивались номерами, пока пили компот, отпущенные Дмитрию минуты пробежали, надо было спешить на урок, и они с Мишей расстались. Дима так и не сказал тогда сыну, что он не только ему оказался плохим отцом.
18
– Ты отчима отцом зовешь?
Дима прекрасно понимал, что ему не следует влезать в отношения отчима и сына, но спросил. Не хотелось ему почему-то думать, что Мишка зовет отчима папой.
– Нет, - просто ответил Миша, - не зову и не звал. Он для меня Боря. Мне было уже одиннадцать, когда он появился в нашей жизни, я помнил тебя, и странно мне было называть его папой... Впрочем, никто и не настаивал. Он, как я понимаю, не хотел оказывать никакого давления на меня, а мать не хотела расспросов о тебе, никогда не хотела, я это всегда знал и никогда не расспрашивал. Я не был равнодушен к тому, что ты исчез из нашей жизни, но вопросов не задавал. Я знал, что мать правды мне не скажет, вот и ты не говоришь.