Вторая жизнь Дмитрия Панина
Шрифт:
Дима предоставил ей возможность думать, что в голову взбредет. Слишком много раз в другой жизни ему приходилось оправдываться перед женщиной, оправдываться, когда и вины никакой не было, и сейчас, когда произошло лишь недоразумение, которое легко, в одну минуту можно было бы рассеять, если бы были произнесены соответствующие слова, он ничего не предпринимал. В первый момент он готов был воспроизвести эти слова, да не успел. А выяснять отношения ему с детства было невыносимо трудно и противно, а после болезни и совсем невозможно.
Свою роль сыграла и позиция Натальи, которая вечером того
– Что она позволяет себе о тебе думать? Что она не видит, с кем имеет дело?
– И с кем же?
– спросил Дима
– С глубоко, думаю, даже до глупости порядочным человеком. И если ты сказал ей заходи, значит, всё было в порядке, и она должна была войти. Догадалась бы, была бы умная, что не на групповой секс ты её приглашаешь.
Услышав про групповой секс, Дима смутился, а потом рассердился на дочь:
– Ну и язык у тебя.
– Ну, Дима, я обыкновенная современная девушка, и ты должен принимать меня такой, какая я есть.
Дима не стал спорить.
31
– Она приходила в больницу на практику, я тотчас заметил её акварельную красоту, такая мягкая дымчатость во всем облике, - говорил отцу Миша. Они сидели в кафешке, которых развелось пруд пруди последние годы.
За стеклом Маяковский смотрел вдаль, не обращая внимания на снующих возле его ног автомобили и прохожих. Такие посиделки отца с сыном последнее время стали частыми. Мишке нужно было внимание, мать с отчимом были далеко, устраивали свою жизнь за океаном, а Диме полезно было отвлечься от своих женщин.
– Очень она мне нравилась, я даже пытался подкатиться, но как-то ситуации не возникало подходящей. Она всегда окружена была товарищами - однокурсниками и однокурсницами, они смеялись, у них были свои шутки, свои проблемы, а кто я был для нее? Солдат альтернативной службы, существо подневольное, приниженное.
Но телефон Галочки я раздобыл, думаю, чем чёрт не шутит, не вечная же эта моя служба. К тому же у меня тогда были шуры-муры с одной сестричкой...
– Розовая такая, хохотушка, Любочкой, кажется, её звали, - предположил Дима.
– А ... и ты заметил её?
– И её и то, что она к тебе неравнодушна, тоже заметил. Хорошая девушка.
Да, хорошая и добрая девушка, но мне скучно так, когда я не могу с подружкой об интересном для меня поговорить, а ей мои Матисс, Пикассо, и Кандинский были до лампочки, и тогда какой общение? Только постель остается.
Но она на брак настроена, к счастью не была, и мы расстались, как только срок моей службы закончился.
– На брак она настроена не была, видела, что ты в сторону смотрел, и что ей оставалось?
– Наверное, ты, папа, прав, но я готовился, поступил в училище, а потом и позвонил Гале. Она меня зацепила, понимаешь? Хочу её привести к тебе на смотрины, ты не против?
– Когда?
– деловито спросил Панин.
– Да вот, в следующие выходные и приедем. Я Наташке позвоню, пусть они с Алексеем тоже придут.
– И что ты спешишь знакомить? Скажи правду, у вас форс-мажорные обстоятельства?
– Ну, в общем-то, ты прав... Жди подарочка. Тянуть с регистрацией не будем, но
– А кто родители?
– Врачи. Из Томска.
– Ну, сынок, теща твоя будет далеко, это плюс, но билеты на самолет дорогие, это минус.
– Да ладно, пап, у меня хорошая теща будет, - сказал Михаил, и Дмитрий в глубине души вздохнул: его собственная теща ему не нравилась. Теперь уже бывшая теща.
По дороге домой Панин думал о том, что он ещё и отцом-то быть не привык, а скоро дедом станет.
32
Лёня мучился совестью. Нет, ему не снились кошмары по ночам, он не вскакивал в холодном поту, озираясь по сторонам, спасаясь от преследовавших его кровавых призраков прошлого, да и прошлое его не было кровавым, просто он дал совершиться несправедливости, нет, участвовал в совершении этой несправедливости, и при воспоминании об этом у него на душе кошки скребли.
– Своих не сдают!
– всегда говорил ему отец, и Лёня не сомневался, что он и жил всегда по этому принципу, жесткий волевой человек, бывший разведчик, после войны вернувший к мирной профессии строителя, он оказывался всё время на переднем крае: во время войны во фронтовой разведке, после нее на восстановлении разрушенного хозяйства.
Пил он много, но только по выходным, после выпивки мрачнел, грузнел, и уходил во двор играть в домино.
Мать плакала, кричала, проклинала свою жизнь и свою глупость, что не послушала родителей, вышла замуж за гоя, и теперь вот в выходные сидит одна, вместо того, чтобы культурно развлекаться с мужем, сходить в театр, или на концерт, на худой конец в кино.
Раз в два месяца отец, утомленный стенаниями матери, соглашался культурно провести время, и они ходили в зал Чайковского, или в большой, или в оперетты, и когда они возвращались поздно вечером домой, мать тихо напевала на кухне любимые арии.
Лёню не удивляло, что при царившем тогда в Москве антисемитизме (вспомним хотя бы дело врачей), его русский отец женился на еврейке. Сын понимал, что его отец, Андрей Пронин был из тех твердолобых людей, которые никогда не заражаются эмоциями толпы, а живут по законам своей совести, но Лёня всё же спросил отца, почему он женился на еврейке. Отец долго удивленно смотрел на него, потом сказал:
– Я женился не на еврейке, я женился на Ларисе, твоей матери, и мне трижды наплевать было, какой она национальности. Наплевать и тогда и сейчас. И кто, соседи, что ли будут мне указывать, на ком жениться, а на ком нет?
Лариса вышла замуж за Андрея против воли родителей, но рождение Лёни быстро примирило деда и бабку с зятем.
Лёня рос избалованным, закормленным, залюбленным еврейской роднёй мальчиком, но отец время от времени врывался как торнадо в воспитательный процесс: он разрушал хрупкие здания благовоспитанности, сооруженные матерью и бабкой, и на развалинах пытался воздвигнуть что-то свое, необходимое для создания из мальчика мужчины: он научил сына плавать, отважно прыгать с вышки в воду: попробуй под взглядом отца не прыгни! кататься на велосипеде, на коньках, на лыжах, и даже брал с собой на подледную рыбную ловлю.