Вторая жизнь Дмитрия Панина
Шрифт:
Он вошел, тихо ступая, сел рядом, но утешать не стал, представляя себе, какой водопад окатит его, если он скажет что-то жалостливое.
Он осторожно, как будто не замечая слез, взял у нее альбом и стал перелистовать к началу.
На первых страницах были школьные фотографии, и Дима касаясь пальцами лиц на выцветших поверхностях, глуховатым тихим голосом стал рассказывать Свете обстоятельства, при которых была снята та или иная фотография и которые остались за кадром, стараясь выбирать веселые моменты.
Светлана вслушивалась в жизнь своих родителей, которая происходила задолго
А Дима говорил и говорил, и сам увлекся, и дошел до выпускных фотографий и рассказал и про подсказку, и про то, что только на выпускном Лида узнала правду, и Света уже улыбалась, и вот уже и свадебные фотографии, и Света берет инициативу в свои руки и теперь она рассказывает Диме о своих родителях, о вечеринках, где она маленькая на коленях матери, а Наталья где-то гуляет, потому что выросла.
И посреди рассказа, Света вдруг остановилась и сказала:
– А знаешь, папа ведь очень любил маму. Наверное, больше, чем нас.Я даже ревновала. А мама нет, для мамы всегда мы на первом месте были, даже не знаю, кто первее был, я или Натка. И никогда бы я не подумала, что между мамой и папой когда-то другой человек стоял, казалось, вот они учились вместе, дружили и поженились. И так и идут по жизни.
– А про меня не говорили?
– вдруг спросил Панин. Сердце у него замерло.
– Говорили, я знала, что у них был школьный друг, но потом уехал в Москву и там остался, и что-то случилось, и навестить этого друга было нельзя.
А потом как-то мы с мамой шли и встретили бабушку Тоню, мама её тетей Тоней называла, и они долго стояли, я устала ждать, когда они закончат разговор. А вечером мама сказала папе: "Я Димину маму встретила, очень она тоскует здесь одна, хочет к Димке перебираться", и я поняла, что это мама их друга, твоя мама.
Вот и всё, что я о тебе знала тогда.
Света замолчала, и по ее лицу Дима понял, что она опять проваливается в трясину отчаяния, из которого он ее только что вытащил.
Раздался резкий пронзительный звонок, Дима и Света замерли от неожиданности, и тогда заскрежетал ключ в замочной скважине.
– Наташка приехала!
Света побежала в прихожую к сестре, Панин вышел за ней.
Наталья, розовая от ветра, подставила Диме щеку и, касаясь губами шелковистой кожи дочери и ощущая слабый запах знакомых духов, Панин почувствовал радость и облегчение.
Как будто почувствовала, что Светке плохо, подумал он.
28
Среди всех этих забот звонок из забытого в суете сегодняшних будней прошлого оглушил Диму.
Пронин позвонил поздно вечером.
Настолько далеко Дмитрий был на тот момент от того, чтобы услышать его голос по телефону, что долго не мог понять, кто этот Лёня, и что ему нужно.
– Вы, наверное, ошиблись номером, - сказал он, когда звонящий назвал себя: Леонид Пронин.
– Как ошибся? Почему это я ошибся, - заверещала трубка.
– Вы Дмитрий Степанович Панин?
– Да.
– Димка, очнись, что ты совсем всё забыл?
Только тут Дима понял, кто говорит, и замолчал, теперь от растерянности.
–
– Да, слушаю, - сказал Дима.
– Дима, ты на меня зла-то не держи, я ведь не был решающим что-то либо человеком. Всё зависело от директора, а он вычеркнул тебя из списка. Пукарев по этому поводу сказал нам: "Сейчас мы его трогать не будем, но запомним, что каждый из нас ему должен". А деньги тогда же и обесценились, ещё Раиса, секретарша Пукарева, ты помнишь её? выдала: "Бог вас наказал, что вы Диму в список не включили".
Панин с трудом понимал, о чем говорит Лёня. Столько лет прошло, и на момент, когда подавали на госпремию, у Димы были дела поважнее, чем осуждать или, тем более, обвинять своих бывших коллег. Тогда он пытался просто выжить, и для этого ему пришлось забыть время, когда он работал в институте, был женат на Виолетте, и каждый день виделся с сыном. Для него начиналась другая, вторая жизнь, в которую он не взял из предыдущей ничего, кроме любви к сыну. Сейчас ему невероятно трудно было возвратиться в прошлое.
Лёня замолчал, возникла пауза, которую Дима, занятый воспоминаниями, ничем не заполнил, даже не сказал, что зла не помнит. И Лёня, не дождавшись от Димы никакой реакции, продолжил:
– Дима, а ты знаешь, что материалы твои по теоретической разработке в проект не вошли и опубликованы не были? Ждут своего часа. Они со мной, я их взял, когда всё разваливаться стало, они у меня здесь, в Корнеле.
– Где, где?
– Дима не понял.
– Ну, тут в Итаке, в Корнельском университете, в штатах. Я здесь по договору работаю второй год, здесь много наших, особенно физиков из Новосибирска. Вакансия образовалась, и твоими работами я заинтересовал одного мужика. Есть реальный шанс найти работу по контракту на 2 года, а дальше как получится.
– Лёня, а ты в курсе, что я уже 8 лет не занимаюсь научной работой?
– Да в курсе, я в курсе, но Дим, тут ведь всё уже сделано, нужно только слегка закруглить. Последние наши эксперименты, сделанные уже после того, как ты ушел, подтвердили твою теорию, значит ошибки, которую ты искал, там нет. Я знаю, ты математику преподаешь в Долгопрудном в школе при физтехе, всё же шевелишь иногда мозгами.
– Ну, шевелю, на уровне школьной математики, а надо ведь кванты поднимать, там, как я помню, тут Дима потер себе лоб, жест, которого Лёня увидеть не мог, но хорошо знал, и сейчас представлял, как Панин потирает лоб, как будто старается стимулировать процесс, идущий там, под кожей и костью лба, - там же надо рассматривать во втором порядке теории возмущений.
– Смешение уровней?
– спросил Лёня и дальше они перешли на профессиональный язык, понятный только им обоим, и Дима сам безмерно удивлялся, откуда, из каких глубин всё всплывало, вспоминалось, выстраивалось.
Минут через тридцать Лёня спохватился:
– У меня, - сказал он, - карточка заканчивается, звонок сейчас прервется. Я пошлю тебе договор, и билет куплю, ты не выходи в сентябре на работу, а в октябре прилетишь, пройдешь собеседование, ну чисто формально, и останешься. Жилье я тебе подберу, это несложно. Снимем квартиру одну на двоих. Леня замолчал, колеблясь и все же спросил: