Второй после Солнца. Часть вторая
Шрифт:
– Спасибо, что напомнил про шнур, – поблагодарила государыня, оправляя своё слегка помятое платье, и дёрнула тревожный шнурок.
Вбежал полковник Псковский с охраной.
– Арестуйте этого наглеца, – указывая на Аркашу, приказала государыня. – Он посмел явиться к своей государыне, чтобы демонстрировать свои сомнительные мужские, если так можно выразиться, достоинства, если можно так выразиться.
– Матушка, да за такую демонстрацию не жалко не то что достоинство, но и самый
Со спокойной ухмылкой он позволил связать себе руки. И как и был – ни в чём – как ни в чём не бывало – Аркаша был препровождён в Петропавловскую крепость, разве что шубу на него в санях накинули.
– Отдохни, отоспись – ты это любишь! – крикнула ему вдогонку государыня, когда уже осталась одна. – А полюбовничку твоему и подельничку я просто голову отрублю! В отличие от тебя.
10 (21) января морозным утром Пугачёв был подвезён к месту казни. Извозчик отказался от оплаты и даже от чаевых. Пугачёв удивлённо хмыкнул и вылез из саней, опираясь на руку своего любимца, атамана Перфильева, с которым ему предстояло разделить последний парад.
Он поднимался на эшафот, озираясь по сторонам, – отыскивая, видимо, в толпе Аркашу.
– Экая головорубка хорошая, – похвалил Пугачёв топор, невольно привлёкший его внимание своим минималистским дизайном.
Глашатай зачитал обвинительный манифест. Пугачёв внимательно слушал его, стараясь запомнить каждое слово.
По прочтении манифеста самозванец наскоро попрощался с жизнью, Господом и православным народом. Его бросились раздевать.
– Аркаша! – крикнул Пугачёв последним предсмертным криком. – Здесь ли ты? Видишь ли ты мою муку?
– Здесь я, здесь, родимый! – басом гаркнула из толпы Дарья.
Окровавленная голова Пугачёва, вздёрнутая палачом за волосы над толпою, была ей ответом.
10 (21) января, лёжа в неубранной арестантской койке, Аркаша предавался сладчайшей из грёз: голова Пугачёва катилась из Москвы в Петербург. Сочные злодейские губы причмокивали от одного им понятного воспоминания. «А докатицца она хотя бы до Яжелбиц?» – спрашивал мужик Антип брата своего Антипа. «А чего не докатицьца? Докатицца», – уверенно отвечал ему брат Антип.
Голова докатилась уже до Валдая, когда дверь в камеру с грохотом распахнулась. На пороге, потирая ушибленный лоб, стоял полковник Псковский.
– Полковник, вы пришли меня удавить? – спросил Аркаша, позёвывая.
– Почти угадали-с. А хотите, дам вам подсказку? – любезно предложил Псковский, изрядно порадованный Аркашиной сообразительностью.
– Нет, я хочу догадаться сам. Мне предложено удавиться без посторонней помощи?
– Так точно-с! В яблочко-с!
– А если я, допустим, откажусь это делать или проделаю такой фокус с вами вместо себя?
– Тогда одна вам известная молодая особа будет обречена испытать на себе всю тяжесть гнева почти что небесного. Ну как, я вас убедил-с?
– Пожалуй, – бодро согласился Аркаша, причмокнув от одного ему понятного воспоминания. – Ну давай, что ли, свой шнур – или что там у тебя.
Полковник тотчас же вытянул из-за ворота корсетный шнур.
– Чей-то подарок? – спросил Аркаша.
Подобный шнур среди всех дам Российской империи он встречал только у Дарьи и государыни.
– Подарок женщины – молодой, красивой и знатной, – с лукавинкой в голосе произнёс Псковский.
– Слышь, брат, ты у государыни нынче в фаворитах-то? – полюбопытствовал Аркаша, прилаживая на шее удавку.
– Да как будто-с, – не без гордости отвечал полковник.
– Тогда сохрани этот шнур, – посоветовал Аркаша, – он тебе ещё пригодится. Размер ворота сорок первый? Значит, будет тебе в самый раз.
– Дозвольте помочь вам испустить дух? – спросил тронутый заботой полковник.
– Не надо, братец: побереги силы.
«Эх, разведи нас, Господи, на этом свете и сведи на следующем», – вздохнул Аркаша.
И, намотав на кисти рук концы удавки, он медленно потянул их в разные стороны.
– Мне приятно, приятно, – шептал холодеющими губами Аркаша, разметавшись по простыням и широко раскинув беломраморные колонны ног. – Мне никогда ещё не было и не будет уже так хорошо, и я хочу умереть и унести с собой это сладкое ощущение любви и печали – любви к Божьим творениям и печали по их неизбежному несовершенству.
11. Трое в городе, не считая Зомбинов + 12. Все персонажи из твоих ночных кошмаров
В трудную для друга Аркаши минуту Павел пришёл к нему с бутылкой и банкой, полной консервированной кильки в ароматном томатном соусе.
– Давай выпьем, – по-партийному прямо предложил Павел. – Где у тебя консервный нож?
– Ценю твою жертву, – признался Аркаша сызмальства не пившему Павлу. – Но коммунист не должен жертвовать принципами даже перед лицом вечности. Мы сделаем так: бутылку – мне, банку – тебе.
– Вечная память Ганге, – проникновенным голосом сказал Павел, поедая рыбин столовой ложкой. – Другой такой нет и не будет.
Аркаша молча осушил гранёный стакан. Говорить о Ганге он не мог, но слушать хотел.
– Эх, хороша рыбка! – сообщил Павел, вылизывая банку. – Как ты один?
– А я не один, – ответил Аркаша, допивая подарок. – Со мной земляне.
– Хорошо, что ты не один, – обрадовался Павел, с гримасой обнюхивая горлышко пустой бутылки. – Потому что я взял отпуск и завтра уезжаю. Куда – не скажу. Вернусь ли – не знаю.
– И не надо, – сказал Аркаша.
– Чего не надо? – спросил Павел.