Второй вариант
Шрифт:
Двадцать семь лет назад он получил диплом военного инженера — мостовика. Долго командовал в свое время взводом, потом так же долго — ротой. Строил мосты через тихие речки. И было ведь, было, что тоже шебуршился и шарахался с наезженной колеи, как Савин. И тоже у него был начальник, до сих пор помнится, майор Прокопчук. Красивый такой и молодой, злой как черт и веселый, который походя и без оглядки мог решать самые рисковые дела. Он ходил по любой грязи и по любому морозу в начищенных до блеска хромачах, и подчиненные прозвали его «летающим вагоном». «Летающим» — потому, что прошел слух, будто списали его в свое время за что-то из летного училища, а «вагон» — наверное, из-за того, что без
В то лето Давлетов только что привез свою Райхан из-под Белебея, поселил прямо на объекте в половине видавшего виды вагончика. Была она тогда худенькой, вроде бы даже напуганной постоянным движением, шумом и строительным грохотом. Тосковала по своей речке Кенсу. Но не высказывалась, а только жалась к своему Халиулу, словно пыталась укрыться за его спиной от неведомой опасности.
Строил тогда Давлетов автомобильный мост через речку Черную. Сроки сдачи моста показались ему неоправданно завышенными. Он обложился специальной литературой, просидел несколько вечеров над расчетами, связанными с установкой опор, и вышло, что все работы можно закончить недели на две раньше. Самолюбиво сохранив все в себе и решив удивить мир, он дневал и ночевал на объекте, в родимый вагончик забегал лишь проведать Райхан, говорил ей нежные слова на родном языке, успокаивал тревогу в вечно ждущих глазах и, наскоро перекусив, отправлялся на свое «ИсСо» — искусственное сооружение, как именовался мост в документах.
И ведь точно, закончили раньше, а сдали в эксплуатацию позже, потому что пришлось переделывать. Оказалось, скосили мост на полтора градуса. Не из-за того, что опоры ставились по-новому, а по недосмотру, по оплошности.
Прокопчук смерил его тогда взглядом, в котором плясали злые бесенята.
— Какой ишак надоумил тебя вмешиваться в проект?
Давлетов молчал. Тоскливо оглядывал захламленную прорабку, чудом попавший в нее мягкий стул, его стул, на котором сидел Прокопчук и пристукивал ребром ладони о стол.
— А ну, выплюнь воду!
Давлетов даже съежился от его спокойного окрика. Но не понял, переспросил:
— Какую воду?
— Я думал, ты в рот воды набрал. — И вдруг стукнул кулаком по столу так, что звякнул графин и сдвинулась с места чугунная пепельница. — Я тебя спрашиваю или нет?
— Расчеты правильные, — робко сказал Давлетов и протянул ему тетрадь.
Тот отшвырнул ее, привстал, опершись ладонями о стол, пронзительно глядя на отвернувшегося Давлетова. Потом сплюнул на пол и сказал:
— Премии лишил людей, дурак!
И Давлетов ушел к своей Райхан. Увидев его растерянным, с перекосившимся от внутренней боли лицом, она залопотала, захлопотала, закрутилась вокруг него, обволакивая жалостью, сочувствием и заботой. А он все никак не мог отмякнуть, словно внутри засела железная скоба. Только ночью, когда рассказал ей все, отошел, оттаял и сразу изнемог от слабости. А она шептала:
— Зачем это тебе, Халиула? У каждого свое место. Воробей только у курицы может зерно стащить. А коршун разве позволит?
И запела тихонько старую песню, где главным было то, что девушка любит батыра и все об этом знают: конь знает, вода знает, трава знает. Он один не знает.
— Знаю, — сказал он.
— Ты скоро отцом будешь, — шепнула она.
После ее слов горечь перемешалась с радостью. За вагонным окном хлестал дождь, а где-то далеко пасся табун, и умный конь с рыжими подпалинами на шее прикрывал своей гордой головой холку кобылицы, чутко поводя ушами при ударе грома.
Что-то свершилось в ту ночь в молодом Давлетове, он еще сам этого не ведал. Но наутро встал успокоенный, преисполненный нежности к Райхан, словно она и будущий ребенок стали ему щитом от всех житейских невзгод. Давлетов нашел Прокопчука, тот ночевал на объекте по соседству. Повинился перед ним, спокойно так сказав, что больше подобного не повторится. Тот удивленно вытаращился на него, задумался на какой-то миг, наморщив переносицу, потом махнул рукой:
— Выговорешник все равно схлопочешь. А теперь катись, подбирай свои орешки...
Вот, пожалуй, и все. Больше Давлетов с колеи не сворачивал. Куда она вела, туда и шел. Первое время еще возвращался мысленно к случившемуся, даже было иногда желание что-то сделать по-своему, что-то переиначить. Но тут же вспоминал крутой подбородок Прокопчука и его зеленоватые со злыми бесенятами глаза. Нет уж! Воробей, он и есть воробей.
В передовиках Давлетов не ходил, но и в отстающих не значился. Годы бежали, и, хоть и медленно, с отставанием, он рос по службе. Для него не было секретом мнение начальства: звезд с неба не хватает, но надежен. Надежен — тоже хорошо. Арба редко переворачивается. Реже, чем быстрый автомобиль.
Куда бы ни забрасывала его служба, Райхан с детьми тут же собиралась следом. Она уже не была диковатой и худенькой, а как-то враз, может быть даже в ту ночь, поняв, что она не слабее мужа, скорее даже по-житейски сильнее, приобрела уверенность и убеждение, что без нее Халиул пропадет. Дети выросли, свили свои гнезда, а она все кочевала за ним, стараясь на каждом новом месте из ничего сделать по-семейному уютно.
Так и текла бы речка, так и стояли бы берега, не попади в подчиненные Давлетова Савин. Что-то знакомое почудилось ему в этом мальчишке, будто видел когда-то такого же, только мельком, в суматохе забот. А когда узнал, что Савин из детдома, совсем расположился к нему, испытывая потребность уберечь от чего-то, облегчить его незримую ношу. И все вспоминал кого-то похожего. А вспомнил — завздыхал тяжело. Вышло, что это он сам, тот, что строил когда-то мост через луговую речку и скосил его на полтора градуса. Вот как она повторяется, жизнь. И тут же возвел два воздушных мосточка: один — он и Прокопчук, другой — Савин и он. Все бы могло выстроиться в жизни по-иному, не встреться тогда на его пути красивый Прокопчук. Подстрелил походя воробья и пошел своей дорогой дальше. Вот и Савин все трепыхается, размахивает крылышками. Как в тот раз, когда послал его на трассу обобщить опыт механизаторов Коротеева. А он явился и объявил, что не станет этого делать. Да еще предложил обобщить опыт отстающего Синицына.
Первым побуждением Давлетова было отчитать и выгнать его из кабинета. Но за долгую службу он привык не выходить за рамки уставных отношений, считал для себя роскошью — давать волю чувствам. Да и не в том дело. Нельзя кричать на человека, это он усвоил накрепко, после того как его обидел Прокопчук.
К тому же Давлетов и сам понимал, что Коротеев работает на износ техники. Оно, конечно, неправильно, бесперспективно. Но Коротеев давал кубы в основную насыпь, за которые спрашивали с Давлетова каждый день. Вот и получалось, что положение дел спасал злой до работы Коротеев.
А мальчишке Савину наплевать на все это. Он, видите ли, обнаружил у Синицына государственный подход. Давлетов пожалел его тогда. Попросил редактора многотиражной газеты обобщить опыт передовиков. «Коротеевцы» — так они там озаглавили газетную полоску. Давлетова даже похвалили потом за такое дело.
Но Савин, шельмец, оказался прав. Сдали через пару месяцев коротеевцы, выдохлись с техникой. Правда, к тому времени все позабыли и про опыт, и про газетную полоску. Кроме Савина, конечно. Его тогда уже избрали комсомольским секретарем. И он явился в кабинет, уставился своими прозрачными серыми глазами и доложил: