Второй вариант
Шрифт:
Давлетов уловил в голосе Синицына неофициальную нотку, непривычную в их разговорах. Это приятно пощекотало его, и он сам почувствовал расположение к Синицыну, про которого уже давно решил, что он мужик — себе на уме. И вроде бы приблизился к нему, разгадав в нем единомышленника. Ответил приязненно, без обычной сухости:
— А разве вам, товарищ Синицын, мало моего «добро»?
— Вполне достаточно, Халиул Давлетович.
И по отчеству, как помнил подполковник, тот назвал его впервые. И словно снял этим часть тяжелой ноши с его души.
— С богом! Так говорили в старину, — несвойственно для себя закончил разговор Давлетов.
Некоторое время он постоял у открытой форточки. Сквозь припорошенное стекло был виден деревянный короб теплотрассы, дощатый забор, воздвигнутый по его приказу, чтобы военный городок имел надлежащий вид; кусочек здания, в котором помещались библиотека и книжный магазин. А за всем этим темнела Соболиная сопка; багульниковые и шиповниковые заросли на ее склонах, узорные и недвижимые, дышали покоем и вечностью. Давлетов вдруг поразился сам себе: как это он хотел свести такую красоту? Разве можно убрать по своему хотению то, что природа предназначила человеку? Можно-то можно. Все можно. А потом кто-то с честными глазами спросит: зачем? Райхан тогда тоже спросила: «Зачем?» Сказала: «Ты с ума сошел!»
Он отошел от окна, сел в кресло, оглядел аккуратно прибранный, без единой соринки стол, уставленную аппаратами телефонную тумбу. «Позови ко мне Савина, телефон!»
В кабинете было тихо и тепло. Пустые стулья выстроились у стены в ряд, как солдаты. За стеклянными дверцами шкафа алели обложками три Диплома, знак признания заслуг коллектива на разных этапах шестилетнего строительства. Во всю стену висела схема трассы. Пунктирной линией на ней был обозначен участок, который предстояло пройти в этом году. Она обрывалась на берегу Юмурчена злосчастной рваной подковой, там, где сейчас находились все мысли Давлетова. «Хочу поговорить с Савиным, телефон!»
Но видеть Савина Давлетов не желал. Незваным гостем забрался тот в его душу, а незваный гость...
«Совсем заговорился, товарищ Давлетов!» — укорил себя подполковник и тихо засмеялся.
3
Давлетов не ждал в этот день гостей. Они нагрянули неожиданно вертолетом, который он принял поначалу за почтовый. Дежурный успел только сообщить, что прибыло начальство. Давлетов тут же распорядился подослать к вертолетной площадке машину, но тот сказал, что они уже направились к штабу не по дороге, а напрямую — по тропе, и он бежит их встречать.
Давлетов тоже вышел навстречу. Завидев гостей, привычно подал команду «Смирно», но шагавший впереди Мытюрин махнул рукой: «Вольно, вольно». Взглянул на Давлетова с высоты своего роста и папахи, коротко бросил:
— Знакомьтесь!
Да, то был его бывший начальник Прокопчук, только постаревший, полысевший и отпустивший аккуратную, пожалуй даже элегантную, бородку, которую совсем не портила седина. Но осталось в нем и прежнее. Все так же поводил тонким прямым носом, словно пытался уловить исчезающий запах. И в движениях остался стремительным.
Давлетов представился, но Прокопчук даже не назвал себя и не всмотрелся в него, видно, забыл начисто, так что даже память не шевельнулась. И только спросил равнодушным голосом:
— Значит, это ты — возмутитель спокойствия?
Третьим из гостей был Дрыхлин. Участливо и с видимым расположением он потряс Давлетову руку, по-свойски кивнул: не дрейфь, мол, Давлет-паша, я тут.
— Обедаем у вас, — сказал Мытюрин. — Распорядитесь накормить вертолетчиков. Потом — на Эльгу.
Обедали в закутке, отгороженном для именитых гостей от общей столовой. Стол на шесть человек, сервант с посудой и холодильник, стоящий на плоском железном ящике-сейфе. На противоположной стене — дикий натюрморт, нарисованный самодеятельным художником: по воле своей фантазии он изобразил сугроб с разбросанными по нему цветами, а в середине — солдатский бачок, наполненный помидорами и огурцами. Сначала Давлетов приказал выбросить эту небывальщину, но замполит убедил его, что в картине — символ: пусть начальство глядит и думает, что не мешало бы к нашим сугробам почаще подбрасывать свежие овощи. Со временем Давлетов привык к небывальщине и перестал обращать на нее внимание.
Прокопчук же, увидев, вдруг восхитился:
— Бог ты мой! Красотища какая! Снег и помидоры! Ну и контрасты!
На всякий парадный случай Давлетов всегда держал в сейфе под холодильником бутылку коньяку. Не для пьянки, а по житейской хитрости, потому что иные начальники не прочь были принять для аппетита. А сытый и слегка захмелевший проверяющий всегда смотрит добрее. Но сегодня все в Давлетове противилось такому гостеприимству, потому он смолчал, не предложил, как сделал бы прежде.
Но Мытюрин сам спросил Прокопчука:
— Как — по маленькой?
— Не возражаю, — откликнулся тот.
Давлетов отчужденно вытащил бутылку, дав мысленно зарок не держать больше.
— Коньяк под селедочку! — воскликнул Прокопчук. — Пойдет! Как в том анекдоте, помнишь, Жора? — толкнул он Мытюрина.
— Лимонов не завозили, — сказал Давлетов.
— Зампоснаба подбери толкового. Все от зампоснаба зависит, дорогуша! Даже лимончики для пожарного случая... Ну, будем!
Давлетов сидел вместе с ними, но словно бы один. Хорошо бы уйти на время их трапезы, но было неудобно. И сидеть просто так — тоже неудобно.
— А ты чего? — спросил его Прокопчук, показывая на рюмку.
— При исполнении.
— Жора, скажи ему, чтобы выпил, А то неловко без хозяина, а?
— Думаю, можно, товарищ Давлетов, — отозвался Мытюрин.
— Если все пьют, а один — нет, это подозрительно, — сказал Прокопчук.
— Настучит! — веселым голосом поддержал его Дрыхлин.
Прокопчук взялся за борщ, не прекращая разговора. Давлетов понял, что все трое знакомы давно. С Мытюриным, наверное, служили когда-то вместе, с Дрыхлиным свели дела. Беседовали о совсем посторонних вещах, о рыбалке на Амгуни и о золотой ушице из хариуса. Потом Дрыхлин стал рассказывать про какую-то Анютку, которая зашла в баню к голым мужикам, сказала: «Срам прикройте!» — и как ни в чем не бывало поставила на лавку горшок с квасом.
— Анютка-то еще ничего? — спросил Прокопчук.
— В том-то и дело. Икона! И не больше тридцати.
— И ты, Лева, конечно, растерялся?
— Растерялся, — развел тот руками и расплылся, утонув в щеках.
— Так я тебе и поверил! Знаю тебя, выкреста... Ну, ну, все мы братья. Давлетов вон — татарин, я — хохол с цыганской кровью, Жора — помесь гурана с каланчой.
Слушал Давлетов и мучился: чего же они ни слова о главном? Потому вопрос Прокопчука и застал его врасплох.
— Значит, говоришь, напортачили мои ребята? А твой старший лейтенант пришел и все узрел?