Второй вариант
Шрифт:
— «Комсомольский глаз» обнаружил... Предлагаем...
Однажды ночью Давлетов поехал в ближний карьер Синицына «для контроля и помощи», как он говорил. Еще не доезжая, забеспокоился. Насыпь, по которой проходили груженные землей самосвалы, подозрительно долго оставалась темной: свет фар не полосовал воздух. И в карьере было тихо, только стрекотал движок электростанции.
Увидев дневального у прорабки, Давлетов вылез из машины, приказал:
— Начальника смены ко мне!
Тот мигом исчез, а минуты через три перед
— Землеройный комплекс номер четыре ночное сменное задание выполняет по графику. Впереди — рядовой Насибуллин: восемь рейсов из тринадцати.
— А где начальник смены, товарищ Савин?
— Я — начальник смены.
Давлетов даже растерялся: настолько это было далеко от его понимания. Какое отношение имеет секретарь комсомольского комитета к землеройному комплексу, к сменному заданию! А если что случится, с кого спрос? Хотел тут же снять его со смены, вызвать Синицына и отчитать его за такую самодеятельность. Но сдержался, спросил, оставаясь внешне спокойным:
— Кто вас назначил?
— В роте, товарищ подполковник, офицеров не хватает. Один — в отпуске, другой — в командировке. И мы по договоренности с капитаном Синицыным...
В общем-то Давлетов понимал, что с обязанностями начальника смены Савин справится не хуже, а то и лучше других. Только не его это обязанность. Вроде бы на общественных началах делается служебное дело. А это уже был непорядок, он не укладывался в голове и вызывал невольный протест. Но опять же — нехватка командиров взводов. Может, это и есть выход?..
— Почему стоят самосвалы? — спросил Давлетов.
— Перерыв сорок пять минут для приема пищи. Заодно Насибуллин рассказывает водителям, как ему удалось сделать два рейса сверх графика... Перерыв закончен, товарищ подполковник. Разрешите начинать отсыпку?
— Начинайте, товарищ Савин.
Не прошло и пяти минут, как карьер ожил. Груженые самосвалы поползли наверх, полосуя ночь светом фар.
Когда на другой день Давлетов рассказал об этом случае Арояну, тот тоже удивился, но с чувством удовлетворения.
— Надо же! Я и не знал. Вот что значит специалист-производственник на комсомольской работе!
Ароян был за то, чтобы взять Савина с собой на Эльгу. Но, выслушав доводы Давлетова насчет сумасшедшей охотницы, согласился с ним, хотя и не без колебаний.
Они выехали до рассвета и минут через сорок уже оставили позади автодорогу, скатившись на лед Туюна. Ароян, как и Давлетов, разговорчивостью не отличался. Был он из астраханских армян, с трудом изъяснялся на родном языке, но Армению любил горячо и преданно и почти каждый отпуск проводил там. Его Маруся, ленинградка, когда-то бунтовала против этого, но он молчаливо и настырно гнул свое, и в конце концов жена смирилась, привыкнув подчиняться своему внимательному во всем остальном мужу.
Арояну было чуть за тридцать. Молодость зама сначала смутила Давлетова: как-то он будет воспитывать подчиненных старше себя по возрасту? Но вскоре Давлетов забыл о разнице в годах и с удовлетворением отмечал, что Ароян малоречив, но обстоятелен в делах. В чем-то, на его взгляд, тот поступал не по-замполитовски: не чурался семейных торжеств и по-братски, невзирая на свою высокую должность, относился к лейтенантам.
Когда Давлетов рассказал ему про савинскую охотницу, тот отреагировал своеобразно:
— Ну и что?
— Как «что»? Есть нормы морали, Рубик Георгиевич.
Давлетов один называл его Рубиком, для всех остальных он был Валерием. «Рубик» у Арояна было записано в документах. Но мать с детства звала его Валериком, и отец незаметно привык к русскому имени. Так он и жил, и служил, имея два имени.
— Они люди свободные, Халиул Давлетович, и молодые. А вдруг любовь с первого взгляда?
— Выдумки писателей.
— А любовь лейтенанта Шмидта?
— Не слышал про его любовь.
— Встретился с женщиной в поезде. И на всю жизнь отдал ей свое чувство.
— А она? — спросил Давлетов.
— И она тоже.
— Странный у нас разговор, Рубик Георгиевич. Мы будто бы поменялись ролями. Нравственность — ведь это ваша область.
Давлетов тогда внутренне успокоился насчет Савина. Он и разговор-то начал к тому, чтобы рассеять свои сомнения, так как и сам не чувствовал большого греха в случившемся. Но факт оставался фактом, который противоречил сложившимся за некороткую жизнь взглядам Давлетова.
Они ехали по тому самому зимнику, который пробивали полмесяца назад и который привел в конце концов Савина в зимовье на Эльге. По бамовским меркам — срок немалый. Дорогу укатали, утрамбовали. Выглядела она нисколько не хуже насыпи. Там, где была первая наледь, где Давлетов без охоты, но с пониманием уступил свое место старшего в головном тягаче Дрыхлину, кто-то заботливый поставил невысокое плетневое ограждение. Голубоватые ледяные наслоения улеглись вдоль него длинным неровным валком. Колея четко обозначилась, хоть и была заполнена хрусткой водой, доходившей до ступиц. Миновал уазик и место первого ночлега. В сплошном завале был пропилен широкий проход, похожий на ворота без дверей.
К вертолетной площадке, где располагалось основное хозяйство Синицына, добрались после полудня. Четыре палатки с дополнительными окнами в боковых стенах дружно выпускали в серое небо печной дым. Синицын успел пристроить к ним лиственничные тамбуры, обшитые со всех сторон черепицей. Они не только сберегали тепло, но и придавали нарядный вид однорядной палаточной улице. Перед палатками буквой «П» стояли три вагона. Эта постоянная у Синицына буква «П» всегда нравилась подполковнику Давлетову. Она символизировала воинский порядок и приятный душе Давлетова стандарт.