Второй вариант
Шрифт:
— А вы куда смотрели?
И опять, замирая, но с той же веселящей злостью, что и в разговоре с Дрыхлиным, Давлетов ответил и сам удивился своему спокойному голосу:
— Туда же, куда и вы. В план.
На том конце провода установилось молчание, что совсем было не в правилах Мытюрина. Затем оно прервалось протяженным и металлическим.
— В пла-ан?
— Так точно.
— А завтра вы не собираетесь выполнять план?
— Собираемся.
— А что думаете делать с техникой Коротеева?
— Дал им команду прекратить работы на трое суток и заняться ремонтом.
— А о
— Посоветовал им то же, что и вы мне: «Проявляйте инициативу и используйте местные резервы».
— Какая муха вас сегодня укусила, товарищ Давлетов?
На какое-то мгновение тот смешался, но пересилил себя и даже позволил пошутить, на что никогда бы не решился прежде.
— Бамовская.
— Ну-ну, Халиул Давлетович. План за вас никто выполнять не будет. Сколько за последние три дня отсыпал Синицын?
— Он передислоцируется.
— Он уже передислоцировался. По вашему же донесению.
— Мы сворачиваем работы в сторону Юмурчена.
— Я не шучу, товарищ Давлетов.
— Я тоже не шучу.
— Как понять ваши слова?
— Мы нашли прямую и можем выйти на Эльгу кратчайшим путем.
— Что за прямая, Давлетов? Откуда она взялась?
— На карте распадок не просматривается. Но старший лейтенант Савин прошел по нему. Распадок подходит по всем параметрам.
— Сомнительно это все и скоропалительно, И вообще, я вас не узнаю, Халиул Давлетович.
Опять на том конце провода возникла пауза, и у Давлетова появилось такое же ощущение, как много лет назад, когда он строил свой злополучный мост и шел утром на объект с желанием удивить, сказать о себе вслух, громко, чтобы все почувствовали, что он что-то стоит и что-то значит. И сразу в нем что-то тоненько заныло, рождая неуверенность и плохое предчувствие. Телефонное молчание начало давить на него. И он не выдержал, произнес:
— Прошу вашей санкции на мое решение.
— Никакой санкции не будет. Вы — руководитель, вы и решайте. И отвечаете вы. Гипротранс поставили в известность?
— Никак нет.
— Вдвойне легкомысленно поступили.
— Я только что собирался звонить...
— Не надо никуда звонить. Здесь находится автор проекта. Уже собирается улетать. Я сообщу ему. И имейте в виду, полугодовой план за вами. С вас его никто не снимет, — не прощаясь, положил трубку.
Давлетов, наверное, впервые почувствовал, что в кабинете жарко. Он никогда не открывал форточки, и его стараниями теплотрассу утеплили сверх всякой меры. В других бамовских поселках было известно, что здесь самые теплые дома. И все, кто жил в них, тоже это знали и с гордостью говорили об этом. Только никто не связывал зимнее тепло с фамилией Давлетова, думали, так оно и положено, думали, повезло. Просто Давлетов намерзся за свою долгую службу. Бывало, что всей семьей укладывались на ночь на одну кровать, в шубах, в шапках и валенках, укрываясь двумя ватными одеялами. Это когда теплотрассу сдавали с браком, и она выходила из строя, не выдержав сибирских холодов. И для себя он решил когда-то, что тепло на северных стройках — это все. Скрепя сердце и с полным сознанием своей правоты подписал акт на списание пришедшего в негодность утеплителя, хотя он пошел на двойную обкладку теплотрассы.
Давлетов распахнул форточку и встал перед нею, вдыхая морозный воздух. Почувствовал себя разбитым и уставшим. Присесть бы, отдохнуть бы — некогда и некуда. Будто свернул на незнакомую тропу, чтобы сократить путь. А она оказалась на плывуне — зыбкой и ненадежной. Ходят по ней, конечно. Но ведь бывает, что и проваливаются.
Он не понял, как отнесся Мытюрин к его решению. Раньше всегда было проще: дают команды — выполняет. И сам того же требовал от подчиненных. Только с Савиным не получалось. Чуть ли не с первого дня учуял он внутреннее сопротивление в нем, скрытое несогласие с тем, что говорил Давлетов, хотя и не выраженное поначалу внешне. И чувствовал, что это — до поры до времени, что выскажется Савин наособицу, как поднакопит убежденности. Так и случилось, когда он впервые выехал на трассу к Коротееву.
Все в жизни завязано, затянуто в один узел. Может, и Коротеев был прав в чем-то. Кому-то надо было на первых порах показать потолок, осветить его, как маяком, чтобы потянулись на этот свет другие... Думая так, Давлетов оправдывал себя, потому что знал: по большому счету не прав. А к Савину притерпелся. Даже стал ждать от него чего-то непривычного, смирившись с этим, потому как решил, что у него светлая голова. И вот сам сейчас разговаривал с Мытюриным так же, как и Савин с ним, с Давлетовым. Вроде бы тоже превратился в такого же мальчишку без оглядки, лишенного каких-либо житейских соображений. Разговаривал, переламывая себя, вопреки себе и с загадом наперед.
И Коротеев, и Синицын сегодня бездельничали. В этом сказалась половинчатость решения Давлетова. Только в ходе разговора с Мытюриным он понял, как надо было поступить: Синицыну начинать отсыпку немедленно, а Коротееву выходить на Эльгу и не мешкая разворачивать работы, чтобы идти навстречу Синицыну.
Давлетов снял телефонную трубку, связывающую его с радиостанцией. Услышал:
— У аппарата прапорщик Волк.
Давлетов представил цыганистого чернокучерявого Волка, расторопного и нахального, умеющего не только петь и играть на гитаре, но и сутками работать. Представил и сказал:
— Я иду к вам. На связь Коротеева и Синицына. Срочно!
— Будет сделано! — весело ответил прапорщик, и Давлетов точно знал, что с тем и другим связь будет обязательно, в противном случае Волк стал бы Красной– Шапочкой.
Как и было заказано, первым в эфире появился Коротеев.
Давлетов сухо и четко объяснил ему:
— Заканчивайте ремонт. Бригаду, которую выбросили в сторону Юмурчена, снимите. Перебазируйте на Эльгу. Квадрат сорок девять. Пункт — зимовье охотника.
— Товарищ подполковник! — пророкотал Коротеев. — Я шел...
— Выполняйте, товарищ Коротеев!
— Есть!
Синицын в ответ на распоряжение начать отсыпку земляного полотна в сторону Эльги сказал:
— Я уже начал готовить подъездные пути к карьеру.
— Очень хорошо, товарищ Синицын. Геодезисты вернулись?
— Вернулся один Богатырев.
— Что случилось?
— Полный порядок. Его командир прислал, чтобы доложить об этом. Ставят пикеты.
— Хорошо.
— Получили «добро», товарищ подполковник?