Вторжение

Соколов Василий Дмитриевич

Он знал женщин. Еще будучи курсантом пехотного училища, Петр время от времени заводил знакомства, которые кончались как–то легко и просто. Эти встречи рано обрывались, не доставляя ни горечи, ни радости, ни страданий.

Вспыхнула война с белофиннами, и Завьялов уехал на фронт. Под огнем вражеского дота он, пять часов пролежав на снегу, обморозил ноги. С полгода провалялся в госпитале, ему отняли три пальца на левой ноге, а когда излечился, был уже негоден к строевой службе и с тех пор работал в военкомате.

Позднее, перебирая год за годом

свою жизнь, он вдруг обнаружил, что стал в летах, и сам себя уже называл убежденным холостяком.

С годами люди делаются осторожными. Во всем. Даже в любви. Так и Петр — он убедил себя, что в его возрасте найти девушку по своему характеру трудно, почти невозможно. А встретилась Наталья, и он ощутил какую–то мучительную радость.

Раньше он редко ездил в родную деревню, а теперь зачастил чуть ли не каждый вечер. Зимняя дорога пролегала через Ивановку, вблизи от дома, в котором жила Наталья, но как ни велико было желание увидеть, не решался вызвать ее или самому зайти в дом. Это всегда, наверное, так: чем сильнее любишь, тем больше стесняешься, говорил он самому себе.

Потом Завьялов стал реже появляться в Ивановке, а если и приезжал, то старался подальше держаться от дома Натальи. "Чего я буду маячить перед окнами, как бельмо на глазу. Неудобно", — думал он и, помимо желания, вовсе перестал заезжать в Ивановку. Правда, окольный путь через заснеженное поле, по речке, скованной льдом, стал труднее, зато спокойнее.

Он уже не надеялся свидеться с Натальей, как однажды, стоя у билетной кассы районного Дома культуры, нежданно увидел ее. Одетая в шубку, она подошла к нему запросто и попросила:

— Возьмите, пожалуйста, и мне билет.

— Вам один? — спросил Завьялов и огляделся: нет ли кого с ней?

— Один, — промолвила Наталья, заметно краснея.

Горячим током прошлось по телу Завьялова волнение. Он только побаивался: поселок небольшой, чуть ли не каждый житель знает его в лицо, и — чего доброго — найдутся злые языки, пустят сплетни. "У нее же муж… Скандала не оберешься, — подумал он. — Лучше, пожалуй, взять билеты отдельно и сидеть на одном ряду, но порознь".

До начала сеанса оставалось мало времени, им не удалось обмолвиться и накоротке. Войдя в зал, капитан хотел было передать ей билет, но она спросила с легкой обидой:

— А вы?..

— Нет, я… Нам, простите, билеты достались разные, — сбивчиво проговорил Петр.

— Можно поменяться, — не глядя на Завьялова, сказала она и обратилась к старичку в пенсне.

— От лучшего никогда не отказываюсь, — заметил в шутку тот и поднялся.

Завьялов сидел, точно прикованный к стулу, в напряжении, не смея шевельнуться. Лишь один раз он как бы нечаянно прикоснулся к плечу Натальи. Она была так поглощена всем, что виделось на экране, что даже не ощутила прикосновения его руки.

Завьялов увидел, как сияют ее глаза, похоже, они горели в темноте.

…На экране что–то двигается, громыхает, как бы переносясь в зал. Война. Подобно туче, заполняют небо самолеты, лавиной

движутся серые коробки танков, идет, рубит прусским шагом несметная орда солдат в касках… Все гремит, рокочет… И, глядя, как враг прорывается, зрители невольно тревожатся.

— Откуда такая напасть? Где же наши?

Но вот, словно по мановению магической силы, появляются русские. Из тайных ангаров вылетают навстречу врагу самолеты. Земля, некогда спокойная, волнуемая разливами хлебов, разверзлась и вынесла из своей утробы массу танков, которые несутся будто на крыльях, утюжат врага. Раздвигаются кусты, обнажая бетонные колпаки дотов. Бесчисленные цепи солдат вырастают на пути врага. И неприятельские солдаты опешили, они бегут, они сдаются в плен. Кажется, не прошло и дня, как война кончилась.

В зале восторженно говорили:

— А наши здорово им врезали!

— Не будут соваться в чужой огород!

Только старичок в пенсне глубоко вздохнул:

— Ох, что–то не то!.. Уж больно шибко!

На старика кто–то сердито цыкнул, и он умолк.

Из Дома культуры Петр и Наталья вышли вместе. В ушах не переставала греметь песня: "Если завтра война, если завтра в поход…"

— А старик–то, пожалуй, прав. Перехлестнули малость! — угрюмо проговорил Завьялов.

Наталья ответила не сразу. Она осторожно ступала, глядя перед собой на обледеневшую стежку.

— Вы не смеете так говорить, — возразила наконец она.

— Почему?

— Взяла–то наша. Мы победили.

— Так легко бывает только в кино, — ответил Петр. — А случись настоящая война, всем туго придется… Сам, своим горбом изведал.

— Воевали? Когда это успели?

— В финской кампании. Здорово доставалось. Коченели в снегах под обстрелом. Не знаю, как и спасся.

Вечер был морозный. Временами луна пряталась, словно от холода, в редких облаках. Наталья зябко ежилась, то и дело прикрывала щеки меховым воротником.

— Ой, надо же — замечталась! Куда мы идем? — спохватилась Наталья.

— Идем правильно, — успокоил Завьялов. — Я ведь один. Холостякую. Вот и… переночуешь, — добавил Петр, искоса взглянув на нее разгоревшимися глазами.

— К вам ночевать? Вы что, шутите?

— Нет, всерьез. Зачем же, глядя на ночь, тащиться такую даль?

— Вон сколько снегу намело, а все равно пойду.

— Опять свое! — недовольно махнул рукой Завьялов и, поняв, что ее не уговорить, добавил: — Ну, коль так… Сейчас выведу каурую и довезу.

Подошли к заиндевелым, подрагивающим на ветру деревьям. В окружении их стояло деревянное, на высоком каменном фундаменте здание военкомата. У парадного крыльца в неосвещенных окнах тускло поблескивали стекла, а когда вошли во двор, увидели: ближе к двери окно было залито светом. Завьялов попросил Наталью зайти в комнату, но она упрямилась, пока он не взял ее за руку и не сказал:

— Чего ты? Иди погрейся у печки, пока мы лошадь запряжем. — И он громко позвал: — Дядя Николай! Товарищ Усачев, дай–ка ключи, лошадь вывести!