Вторжение
Шрифт:
— Откровение было неожиданным для неё самой, словно она обнажила грудь перед слушателем. — И всё-таки, если бы тут был Данни, я бы, скорее всего, взяла оружие и последовала за ним.
— Значит, мне повезло. — Он взял её за руки. — Я могу говорить только о том, в чём я сам убеждён, и я не сомневаюсь, что сейчас мы должны соблюдать благоразумие, чтобы мечта о Гамале не была потоплена в реках нашей крови.
— Ладно, — в голосе её скользнула нотка грусти. — Чего конкретно вы от меня хотите, Ал?
— Когда вы выйдете отсюда, — сказал он, — я хочу, чтобы вы позвонили Гарольду Осборну. Он будет в Белом Доме, и стоит вам только позвонить, он выслушает вас.
— Осборну? Да он же тот ниггер, который чистит ботинки Рэндаллу!
— Нет. Это неверно и несправедливо. Осборн с давних времён вписался
— Ни в коем случае! — с жаром возразила она.
— О, ещё как. Дан Смит отлично знает, как использовать вас, как заставить вас играть по его правилам, в чём он не уступает Президенту Рэндаллу. И более того, милая моя, — ради своей мечты Данни, ни секунды не колеблясь, пожертвует вашей жизнью.
— Я дала вам обещание, Ал, — с трудом расставаясь со своими обетами, сказала она.
— Хорошо. Итак, вы звоните Осборну. Теперь он знает, что вы член Ч. Ф. — Она чувствовала мягкое прикосновение его ладоней, сжимавших её кисти. — Расскажите Гарольду, что мы переговорили и что оба мы хотим получить выгодное телевизионное время в том случае, если командир Смит оповестит о революции. Скажите ему, что мы обо всём договорились. Объясните ему, что мы обратимся ко всей чёрной Америке с призывом не следовать за Данни.
— Почему бы вам самому не позвонить ему?
Он покачал головой.
— Отсюда звонить я не могу. Я зарегистрировался как Билл Пирсон. И не могу рисковать, что диспетчер услышит… Конечно, не упоминайте Осборну о Гамале. Не будьте излишне откровенной. Просто дайте ему знать, чтобы он тут же связался с вами, как только Данни выйдет в эфир.
— О’кей. Но у меня ощущение, будто я в грязи с головы до ног. Я не привыкла предавать людей. — При этих словах она резко отдёрнула руки.
— Я знаю. — Николет понимал, что это признание в бесчестии нелегко далось ей. Отступничество считалось гнусным предательством ещё с мрачных дней рабства, столетиями оно было проклятием чёрного народа.
— После разговора с Осборном позвоните мне сюда в 308-й номер и попросите Билла Пирсона. — Оторвав уголок от карты, он черкнул на нём номер «Гейлорда» и протянул ей. — У нас нет выбора, Джинни. Путь, который выбрал Смит, означает штыки, обагрённые кровью чёрных и колючая проволока для оставшихся в живых.
— Выбора у нас никогда не было, — мрачно сказала она. В комнату сквозь мутные стёкла пробились непрошенные лучи утреннего солнца, омывая дешёвую мебель и истёртое ковровое покрытие.
Николет откашлялся. У него уже не было силы переубеждать её. Медленно начинался день, которого он предпочёл бы не видеть; душа была изодрана в клочья. Джинни продолжала раскачиваться в кресле и в её взгляде, устремлённом на Николета, было что-то близкое к отвращению. Обоих их жёг стыд, словно они застали друг друга за занятием онанизмом и каждый понимал, как неприглядно он выглядит в чужих глазах. Им не придётся сопутствовать Дэниелу Смиту, когда он войдёт в историю.
— Да, это не самый приятный мир, — сказал Николет.
— О, Господи! — В такие минуты уклончивая неопределённость этого уроженца Вест-Индии не могла не вывести её из себя. Так в полной тишине они посидели несколько минут и наконец он переместился к маленькому столику, чтобы приготовить ещё пару чашек растворимого кофе. Кто-то постучал в двери — три коротких отрывистых удара. Николет повернулся к ней, и оба они застыли в молчаливом отчаянии.
Внезапно Джинни, издав короткий птичий вскрик, бросилась к Николету на грудь и поцеловала его. Затем она вылетела за дверь, где, нервно насвистывая и поправляя галстук, ждал её юноша.
Банин Джефферс подскочила в постели и сразу же инстинктивным движением отбросила со лба светлые волосы, после чего пригладила их длинные пряди, которые, прямые, как дождь, падали ей на плечи. С наступлением дня она всегда первым делом приводила
Приснилось ли ей или же то были смутные видения предутреннего сна, когда мозг, готовясь окончательно пробудиться, прогоняет через себя сотни неопределённых образов? Впрочем, неважно. Идея была потрясающей и сразу же пошла расцветать пышным цветом; Банни и в голову не пришло, что она может не увенчаться успехом. Надо как можно скорее пообщаться с кем-нибудь и поделиться радостью. Но с кем? И тут же она поняла — ну, конечно! С Эйлин, Эйлин Дункан, её чёрной подружкой по еженедельным занятием плаванием в бассейне теннисного клуба «Притти Брук». Но не слишком ли рано звонить Эйлин?
Сквозь густую крону ивы за окном в комнату пробивались лучи солнца. Сегодня опять будет жаркий день, но пока в этом районе Принстона стояла утренняя свежесть, которая будет держаться, пока с газонов Лайбрери Плейс не испарится роса. Банни прикинула, что сейчас часов семь. У неё было прекрасное настроение и, встречая новый день, она голой выбралась из постели, позволив солнцу ласкать её покрытые загаром груди. Банни минуло тринадцать лет, и она не сомневалась в своём будущем. Через три года она выиграет на Олимпийских играх дистанцию на спине, она поступит в Рэдклифф, у неё будет не менее полудюжины щедрых любовников и, наконец, она выйдет замуж за очень симпатичного и умного мужчину, который будет обожать её, не утомляя излишними требованиями и не заставляя слушать пошлые банальности. Она принесёт ему трёх прекрасных детишек и когда-нибудь, смущённо подумала она, изменит ему, после чего будет мучиться угрызениями совести. И наконец, освободившись от власти похотливых желаний, она снова приникнет к такой знакомой, тёплой и волосатой груди мужа. Она видела её прямо воочию. Этакая нежная мягкая поросль между сосками, что-то вроде шёрстки, которую так приятно пощипывать временами. Но Банин волновали не только любовь и плотские утехи. Любую работу она будет выполнять как нельзя лучше, но больше всего ей нравилось работать с людьми. Да, именно так. В иной роли она себя не представляла. Ты чувствуешь свою вовлеченность во всё, что происходит вокруг и видишь, с каким восхищением к тебе все относятся — девчонки завистливо, мальчики с робостью, а в бросаемых на тебя мужских взглядах читается желание.
Она натянула джинсы, вытянувшиеся на коленках и майку защитного цвета, которая туго, как кожа, обтянула её груди. Босиком она прошлёпала в ванную комнату, где ополоснула лицо и почистила зубы электрической щёткой, жужжавшей, как моторные лодки на озере. Осталось приготовить завтрак, пока родители спят. Стараясь не шуметь, она спустилась по лестнице, придерживаясь за подрагивающие деревянные перила.
Для всех захват дома Кроуфордов на Грейт Роуд был самым потрясающим событием в жизни, но, хмурясь и изображая соответствующее выражение лица, про себя Банни не возражала против такого вторжения. Оно сорвало с окружающих людей маски и показало их такими, кто они есть на самом деле. Она презирала Принстон со страстью, позволенной только тем, кто по-настоящему любит его: привычки взрослых людей к подчёркнутой безалаберности и искусство сочетать несочетаемое — ездить в грязном «Мерседесе», говорить о Гарварде с добродушной снисходительностью, спокойно воспринимать известие о беременности незамужней дочери и копить груды ежемесячно приходящих счетов с Палмер-сквер и Нассау-стрит, не думая об оплате. Банни искренне считала, что ей довелось обитать в самом лицемерном городе во всей Америке. Все знали о всех, досконально и до мелочей, но заговорить вслух об этом означало нарваться на зевок или на снисходительную усмешку. Жители втайне гордились своими знаменитыми соседями, такими, как дочь Сталина или в прошлом Эйнштейн, Томас Манн и Вудро Вильсон; но признавать этого они не хотели. И пусть даже она любила многих из окружающих взрослых, они были поистине нетерпимы. Они создали город, из которого каждый подросток, которого она знала, не чаял, как унести ноги — чтобы окунуться в грубую, вонючую, варварскую реальность. Принстон был этакой декорацией, при виде которой аудитория, стоило только подняться занавесу, аплодировала, но не потому что та была точна, а потому, что художник проявил изобретательность. Много лет назад Ф. Скотт Фитцджеральд назвал его «зелёным фениксом» и таковым он оставался и поныне.