Вторжение
Шрифт:
Но этот неожиданный захват Фейрхилла заставил всех вынырнуть из своих жёстких скорлупок. Прошлым вечером мать Банни, достойная женщина с врождённым изяществом манер и брезгливым отношением к поведению, которое она называла «несоответствующим», едва не впала в истерику. Она заперла двери на все замки и запоры и потребовала, чтобы муж немедленно позаимствовал ружьё у Стью Фрелингаузена — единственного человека в Лайбрери Плейс, который занимался охотой; она тут же стала звонить сестре в Нью-Йорк за советом, что делать, если чёрные насильники ворвутся в дом. Прошлым вечером на Палмер-сквер местный полицейский вырвал из рук старшеклассника плакат с лозунгом Ч. Ф. В обычный день патрульный не стал бы и обращать внимания на чёрного мальчишку. По указанию мэра с десяти вечера устанавливался комендантский час для всех жителей города, так что улицы городка были отданы лишь в распоряжение плотного потока машин, который бесцельно мчался из Филадельфии в Нью-Йорк. Каждая негритянская колымага тщательно обыскивалась в поисках оружия, и люди говорили, что к Принстону и в его окрестности стянуты сотни патрульных машин полиции.
Слухи циркулировали по улицам, как стаи гончих, и Банни верила большинству из них. Пегги Абингдон, подружка Лиз Кроуфорд, толстенькая и темпераментная маленькая женщина за эти годы скопила тысячи долларов, занимаясь делами чёрных клиентов. Но вчера она выпалила из своего дробовика, едва только увидев на лесистой дорожке у дома чёрного мужчину. Выяснилось, что он был двоюродным братом местного сборщика металлолома. Никто даже не знал, что у Пегги есть ружьё. Салли Бретертон, известная своим искусством устраивать изысканные обеденные приёмы, позвонив в полицию, буквально вопила в трубку, что её ограбил чёрный. Когда примчалась патрульная машина, Салли неохотно призналась, что наврала. На самом деле она хотела, чтобы у её дома выставили круглосуточное дежурство, за что она готова уплатить местному участку полиции сто долларов. Когда полицейские отказались, сославшись на нехватку людей, Салли с грохотом захлопнула двери.
Джил Хьюз, который в своё время тренировал теннисную команду Принстона и с гордостью утверждал, что преподаёт своим ученикам не столько технику игры на корте, сколько аристократическую терпимость к ближним, возглавив группу пожилых граждан, явился в холл муниципалитета и потребовал от мэра придать им статус вооружённой добровольной охраны. Когда мэр отказался, Хьюз толкнул его в грудь — первый удар, который он нанёс в жизни. Он был обвинён в хулиганском поведении и нападении на должностное лицо и выпущен под залог. Говорили, что в принстонской больнице доктор Смоллвуд отказался накладывать швы на голову травмированного чёрного строителя, пока не займётся тремя белыми женщинами с сенной лихорадкой. В прошлом доктор Смоллвуд был президентом ПАПЧ, Принстонской ассоциации прав человека. Банни была настолько потрясена этой историей, рассказанной матерью, что лично позвонила доктору Смоллвуду, семейному врачу Джефферсов. Нет, сказал он, ничего не было, эта история выдумана. Единственным негром, который за весь день обратился за неотложной помощью, был мальчик со сломанной рукой и дежурный врач тут же провёл все необходимые процедуры. Тем не менее, несмотря на его разъяснения, Банни в понедельник трижды слышала эту историю — и каждый раз рассказчики превозносили доктора Смоллвуда, который оставил без внимания присутствие мифического негра с окровавленным скальпом.
На самом деле Банни больше всего раздражало отношение города к Холли и Скотту Кроуфордам. «Бедные маленькие детки» — фразу эту он слышала по пятьдесят раз на дню. Слезливые сантименты были выдуманными и искусственными. Люди говорили не то, что они чувствовали, а то, что, как им казалось, они должны были чувствовать. Сама же Банни считала, что Скотт и Холли прекрасно проводят время. Она могла только завидовать Холли, которая блистала, как драгоценный камушек, на фоне своих чёрных похитителей, заставляя их искать своего невидимого друга Питера Уилсона или Скотта с растрёпанными волосами, который радостно вопил, чтобы привлечь к себе внимание, кувыркаясь или вися на ветке дерева. Банни любила ребятишек Кроуфордов. Они страшно смущались в первый день в бассейне, но она расшевелила их, устроив соревнования, кто лучше прыгнет с бортика бассейна и прокрякает, подражая утке. И теперь они могли торчать в воде до посинения, пока их худенькие фигурки не покрывались гусиной кожей. Но вчера все говорили о Скотте и Холли приглушёнными расстроенными голосами, словно дети были уже мертвы и речь шла о почётном карауле у их могил.
Едва только Банни проснулась, в голову пришла восхитившая её идея именно о Скотте и Холли. Идея была отличная и могла сработать. Эта она поняла сразу. Ей удастся утереть нос всем этим напыщенным взрослым болтунам, которые только и могут, что скорбно вспоминать бедных маленьких детей. Банни покончила с последним куском бекона, съела тост, запила молоком, положила тарелки в рукомойник и направилась в холл звонить Эйлин.
Она отчётливо слышала, как в маленьком белом домике на Бирч-авеню в негритянском районе Принстона звонил телефон. Банни почти физически ощущала мускусный запах, царивший в доме Эйлин Дункан, приятный и нежный — и в то же время он был столь непохож на запахи дома Джефферсов, что Банни всегда ощущала лёгкое беспокойство, даже опасения, обоняя его. Одна из этих расовых штучек, предположила она, нечто вроде её чувств к Эйлин, в которых было место и теплоте, и какому-то отчуждению. И она, и Эйлин обе претендовали на чемпионские места. Она не сомневалась, что всё дело было в этом. Она плавала на спине, а Эйлин предпочитала баттерфляй. Обоим нравилось работать инструкторами в бассейне и они прекрасно ладили друг с другом. Но после душа, насухо вытеревшись, они настолько отличались друг от друга, у них были настолько разные причёски, что между ними возникало лёгкое отчуждение. Они особенно менялась с приходом сумерек. В вечернем полумраке их мысли обращались к мальчишкам, и было очень трудно откровенничать на эту тему, когда мальчики Эйлин были чёрными, а у неё белыми. Всё это было очень сложно и запутанно.
— Алло, — услышала она хрипловатый спросонья голос Эйлин.
— Эйлин! Это я, Банни. Ты уже проснулась?
— Что-то вроде… Ох. Ты что-нибудь слышала о Скотте и Холли?
— Нет. Я сама только что встала. Но звоню как раз по этому поводу. Эйлин, что ты думаешь обо всех этих делах с Фейрхиллом?
— Не знаю, Банни! Мой отец сам в Ч. Ф. А мать погнала бы их из города поганой метлой, если бы могла. Не знаю. Мне в общем-то нравится миссис Кроуфорд, но думаю, будь я мужчиной, то присоединилась бы к Ч. Ф.
— Ух, — Банни испытала потрясение. Почему-то ей никогда не приходило в голову, что Эйлин может сочувствовать Ч. Ф. Убийство, стрельба, грабёж, Бог знает, что ещё. Честное слово, дичь какая-то! Соображала Банни быстро и поняла, что должна скрыть от подруги свои истинные чувства. — Но ты же не хочешь, чтобы Скотт и Холли пострадали, правда?
— О, нет, нет. Никогда. — Страх в голосе Эйлин был столь же искренен, как внезапно хлынувший ливень. — Не могу поверить, что какой-то чёрный может обидеть их.
— Так вот, у меня есть колоссальная идея, как убедиться в этом. Могу я приехать и поговорить с тобой об этом?
— Расскажи по телефону, — сказала Эйлин. — А то я не вытерплю. — Но дело было в том, что Эйлин сомневалась, стоит ли этим утром белому человеку показываться у её дома на Бирч-авеню.
— Только не по телефону. Я должна встретиться с тобой.
— Ты замыслила что-то против Ч. Ф.?
— Нет, конечно же, нет, — мягко возразила Банни, отбрасывая в сторону свои сомнения. Имелись ли они у неё? В определённой мере. Но она никогда не призналась бы в них Эйлин. Она ужасно нуждалась в её помощи.
— Тогда ладно. Если хочешь, приезжай.
Повесив трубку, Банни почувствовала угрызения совести. Она готова пойти на то, чтобы обмануть подругу. Но дело того стоило; если всё получится, это будет просто блистательно. Конечно, она была счастлива. Талант уламывать не знает возрастных границ.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Стоя за спинкой кресла, генерал Хильдебранд разминал зелёную кожу обивки медленно и старательно, словно мышцы. За его спиной на стене висела карта Соединённых Штатов, как рождественская ёлка, украшенная зелёными, красными и жёлтыми стрелками и ленточками. Газосветные лампы с потолка отражались бликами в восьми серебряных звёздах генерала, по четыре на каждом плече. Массивный набор разноцветных колодок украшал левую грудь его безукоризненно отглаженной форменной рубашки. В ситуационную комнату не доносилось металлическое лязганье принтеров и тут стояла тишина. Собравшиеся члены комитета сидели перед генералом, как ученики перед учителем.
— Риск для жизни минимален, — сказал он, словно читая текст из учебника. — Расчёт времени многократно проверен в военных играх по подавлению волнений. Тактически манёвр не представляет никаких проблем. Гранаты с газом С8 сбрасываются с вертолётов. Их выход на цели к каждому из шести домов точно скоординирован по времени с отборными штурмовыми группами. В их составе опытные ветераны, которые привыкли выполнять приказы буква в букву. Так что никаких потерь и травм не ожидается.
При этих словах Хильдебранд оставался столь же невозмутим, как диктор, сообщающий о надвигающемся шторме. Президент Рэндалл неловко поёрзал на стуле. Почему генерал неизменно переходит к этому бесстрастному преподавательскому тону, когда они говорят о почти неизбежном кровопролитии? Шла ли речь о рукопашной схватке, о деревне, охваченной напалмом, о применении водородной бомбы, способной испепелить континенты, тон его не менялся. Сухой, вежливый, уверенный, словно он зачитывал примечания к учебнику для Вест-Пойнта, написанному Макартуром, изданному Паттоном и опубликованному с предисловием Лимея. В этом голосе никогда не было ни тени сомнений, ни намёков на переломанные руки и ноги, на окровавленные глазницы с вытекшими яблоками глаз; генерал был обитателем прохладных бункеров, в которых оперировали абстракциями. В них шла речь о количестве живой силы, номерах частей, артиллерии, площадях, высотах и точном взаимодействии сил. И сталкиваясь с столь бесстрастной уверенностью, Президент Рэндалл чувствовал себя чужаком на этом поле.