Вуивра
Шрифт:
Диалект, на котором говорили за этим столиком, сильно отличался от того диалекта, который можно было услышать в Во-ле-Девере. Арсен находил его смешным, едва ли не шокирующим.
— Это люди из Оффланжа или из Муассе, — шепнула Вуивра. — Так у них там говорят.
— Ты, значит, понимаешь все говоры?
— Я не говорю на них, но всё понимаю. Ещё бы, столько времени прошло. В Юре я повсюду дома.
— И даже в Доле, — заметил Арсен. — Никак не ожидал встретить тебя здесь.
— Почему?
— Ну так, не знаю. Я думал, что тебе нужны только леса, поля. Словом, природа.
— Природа есть везде, и в Доле, и в Во-ле-Девере. Я вот даже думаю, не больше ли её здесь. Мне, знавшей этот край в былые времена, ваша дурацкая пшеница, ваши картофельные поля и вся эта отвратительная плоская зелень кажутся просто безвкусными. Если бы ты видел, всего каких-нибудь пять тысяч лет назад, какой это был хаос, какое нагромождение живых и поваленных деревьев, какая битва шла между растениями, чтобы пробиться к солнцу, какой царил великолепный беспорядок! Сегодня ваши гладко причёсанные пшеничные и картофельные поля с деревней посредине, ваши луга для коров, ваши пейзажи между двумя рядами тополей — огород какой-то да и только! А что в лесу? Деревья посажены будто спаржа в огороде: тут лесосека, там строевой лес, там молодая поросль — всё упорядочено, разделено, прямые аллеи, перекрёстки, тропинки. Это просто парк рядом с огородом. А подлинной природы гораздо больше в городах, уверяю тебя. Город — это и есть настоящий лес. Уходящие куда-то вглубь тропинки, чащобы, тёмные коридоры, налезающие друг на друга дома, непрерывная схватка, в одном месте жизнь скукоживается, в другом — несётся кубарем вперёд: приключения, выслеживание женщин, битвы, толпы, пороки и все инстинкты. Вчера вечером приехала я в Доль, зашла в кафе на улице Вье-Шато. Поляки, городские хулиганы, грязные девки, хриплые голоса, механическое пианино, запах дичи и мочи, и я, слишком хорошо одетая, с великолепным цветом лица, мужчины глядят на меня, девки — тоже, смотрят, словно захваченные врасплох животные, которые не знают, кусать им или нет, и я чувствовала, как вокруг меня трепещет печальная и дикая жизнь, какой уже нет даже в горах. И ещё один случай мне вспоминается; это было в Валантинье, на митинге рабочих автозавода Пежо, мужчины стояли там плотно друг к другу, точно густой лес, в котором ветер завывает так, словно поднялась буря. В природе ведь ничто не пропадает. То, что в ней разрушается в одном месте, восполняется в другом. Кстати, как я тебе в этой шляпке?
Арсен сделал ей комплимент, сказал, что она выглядит, как дочка маркиза. Она улыбнулась от удовольствия и раскрыла кожаную сумочку, чтобы посмотреться в зеркальце. Арсен, с любопытством взглянув искоса, попытался увидеть, что лежит внутри сумочки. На первый взгляд, в ней не было ничего, кроме пудреницы, гребня, носового платка и бумажника, но потом он заметил, что её центральный карман вздулся и по нему идут какие-то волнообразные движения. Застёжка карманчика, не выдержав, расстегнулась, и из неё медленно высунулась голова гадюки. За столиком, где сидели крестьяне, маленькая девочка вскрикнула и чуть не подавилась. Арсен невольно отодвинул свой стул назад. Вуивра кончиками пальцев нажала на голову гадюки, водворила её в карманчик и закрыла сумку.
— Я вижу тебя всё реже и реже, — сказала она тихо, — да и то всякий раз ты говоришь, что у тебя нет для меня времени. Что, теперь я тебе кажусь не такой красивой?
Улыбка, которая появилась на лице Арсена и которая отражала отнюдь не только желание быть вежливым, говорила об обратном. Светлый костюм, шёлковые чулки, мягкая шляпа, придававшая чертам лица Вуивры особую нежность, пудра, губная помада, перчатки добавляли её красоте таинственности и женственности, которых недоставало дочери лесов. Взгляд её зелёных глаз, казалось, шёл откуда-то издалека. Арсен даже немного смутился.
— Ты же знаешь, в чём дело, — сказал он. — Сейчас самая горячая пора, работа в самом разгаре. Не успеваешь закончить что-то одно, как на тебя наваливается что-нибудь другое. О любви только подумаешь, а работа уже тут как тут, и держит за обе руки. Но я всё-таки с завтрашнего дня что-нибудь придумаю.
Вуивра взяла его руки, сжала в своих ладонях и склонилась, чтобы прижаться к ним щеками, сначала одной, потом другой. У Арсена это вызвало раздражение. Среди проходивших по улице людей могли оказаться знакомые. И даже если бы ни на улице, ни на террасе кафе никого не было, всё равно, то, что она делала, выглядело смешно. Он убрал руки. Она положила голову ему на плечо.
— Сиди спокойно, — сказал он, отталкивая её. — Так вести себя нельзя.
Она улыбнулась и окутала его долгим, нежным и льнущим взглядом, который разозлил его ещё больше, чем её голова на плече. Она стала называть его разными нежными именами: мой кролик, мой козлик, мой кабанчик, мой золотой уж.
— Ты пришла в Доль пешком? — сухо спросил он.
— Нет, я села вчера вечером на поезд на вокзале в Моне.
— Значит, у тебя были деньги?
— Ну разумеется. Даром билеты никому не дают.
— И мне так кажется, но ведь деньги не растут ни на деревьях, ни в прудах.
Вуивра отвела взгляд в сторону, обнаружив некоторое замешательство и беспокойство.
— Я нахожу выход из положения, — ответила она отрывистым тоном, как бы призывая Арсена к большей корректности.
Соседи ели пирожные с кремом, купленные в городской кондитерской. Девочка, которая увидела гадюку в сумочке, должно быть, сказала об этом родителям, так как те смотрели теперь на Вуивру с подозрением. Это, похоже, нисколько её не стесняло и на одну из реплик Арсена, зацепившую какое-то воспоминание, она громко произнесла:
— Я припоминаю один случай, это было триста лет назад.
Вуивра стала рассказывать про осаду Доля в 1636 году. Она случайно оказалась в городке, когда французы предприняли его осаду. Это было довольно-таки забавно. Городские обыватели, обычно скучные и степенные, вдруг все засуетились, принялись как бешеные колоть противника, рубить, стрелять по нему из аркебуз, а при этом ещё и пьянствовали, волочились за девицами, почти не стесняясь собственных супруг. Однажды она увидела в траншее незнакомца по имени Конде, который командовал французской армией. Про него говорили, что он очень родовит. Тем не менее взять Доль он не смог и ушёл несолоно хлебавши. Его сыну, которого называли Великим, хотя он был среднего роста, несколько лет спустя посчастливилось больше.
— Для жителей Франш-Конте времена тогда были тяжёлые. В сражениях участвовали всякий раз по три, по четыре армии: французы, немцы, хорваты, швейцарцы — все мародёры, распутники и головорезы. Но хуже всех были шведы. Они замуровывали крестьян в пещерах и подземельях, где те прятались. Я видела, как эти несчастные блуждали по лесам. И я не одного спасла тогда из когтей шведов.
— Мне пора ехать, — прервал её Арсен. — Скоро уже двенадцать часов.
— Ты отвезёшь меня на своей повозке?
Арсен не посмел отказать, так как подумал, что вскоре она ему пригодится. Придя на ярмарочную площадь, они увидели, что Реквием спит в повозке, положив голову на соломенную подушку. Рядом с ним лежали две пустые литровые бутылки.
12
Арсен остановил повозку у развилки, откуда дорога уходила на Арсьер, и Вуивра сошла с неё. Перед тем как углубиться в лес, она чуть было не напомнила ему о данном ей обещании, но заметив, что Реквием просыпается, только поблагодарила Арсена. Он церемонно приподнял фуражку, так, будто они были незнакомы, и объяснил Реквиему: