Вуивра
Шрифт:
Виктор закричал, что ему нужно заботиться о жене и двух детях и что всё остальное для него стоит на втором месте. Его обязанности главы семьи дали ему материал для обстоятельной речи.
— Ты говоришь не по существу, — оборвал его Арсен. — Поле Жакрио принадлежит маме. И что она захочет с ним сделать, то и сделает.
— Возможно, но ведь у меня жена и двое детей…
— Ты это уже говорил. Это меня не интересует.
Арсен и в самом деле никогда не испытывал ни малейшей привязанности к своим племянникам, и его последние слова точно соответствовали этой истине. И Виктору от этого было ещё обиднее. Не в силах совладать с собой, он шагнул к младшему брату и отвесил ему две пощёчины. Луиза, испугавшись, собралась было разнимать сыновей, но её вмешательство оказалось ненужным. Арсен не сделал даже намёка на то, чтобы ответить Виктору.
— Поделом мне, — сказал он матери совершенно спокойно, словно речь шла о перемене погоды.
Виктор, смутившись, не нашёл, что ему сказать.
— Юрбен и Эмилия уже ушли? — спросил Арсен.
— Да, уж, наверное, минут пятнадцать назад, — ответила мать.
— Ладно. Я тоже пошёл.
Арсен вышел из кухни с таким видом, словно ничего не случилось. Слышно было, как он посвистывает во дворе, удаляясь в сторону риги. Он не притворялся, у него и в самом деле было хорошее настроение. Спор с Виктором вернул ему душевное равновесие. Жизнь больше не была ни обманом, ни зрелищем на потеху Вуивре. Нужно было быть ненормальным, чтобы видеть в этой жизни одно лишь текучее время. Она состояла из труда и борьбы, из столкновения разнонаправленных желаний, из движения людей и животных, из любви и тревог, из криков и пощёчин, а Вуивра была лишь малой частью всего этого. Арсен пошёл в ригу, чтобы взять вилы. Не обнаружив их там, он направился в комнату для инвентаря, где ночевала служанка. Когда он подошёл к двери, она бесшумно распахнулась, и в проёме показалась голова Белетты. Арсен обратил внимание на её удивлённый и растерянный вид, и улыбнулся, подумав, что она здесь тайком прикорнула.
— Сколько раз по шесть в пятидесяти четырёх? — спросил он, входя в комнату.
Белетта откинула прядь с щеки, чуть кашлянула, как бы собираясь с мыслями, и ответила:
— Семьдесят два.
19
Однажды воскресным утром в конце августа Арсен пришёл к Вуатюрье и без обиняков заявил ему, что хочет жениться на его дочери. Помолвка Розы с Бейя, сказал он, была заключена в тот самый момент, когда он и сам уже совсем было собирался заявить о своих намерениях, и вот сейчас именно воспоминание об этом разочаровании побуждает его не откладывать дело в долгий ящик, несмотря на то что в такой спешке есть что-то неприличное. Он считал необходимым сообщить о своих намерениях отцу, прежде чем сказать о них Розе, всё ещё находившейся под впечатлением случившейся катастрофы. Вуатюрье удивился, но сама идея такого брака ему нравилась. Он не был до такой степени наивен, чтобы поверить, будто Арсен собирается жениться на его дочери за её красивые глаза. Вуатюрье чувствовал, что этот парень из тех, кто умеет считать, но ведь и два первых жениха тоже не отличались бескорыстием, а Бейя, тот вообще был без царя в голове. В пользу Арсена говорили его хорошее здоровье, любовь к крестьянскому труду, отвращение к расточительности и то, что, не будучи богатым, он не останется без единого франка после смерти матери. Вуатюрье дал своё согласие. Он не собирается принуждать дочь, но в нужный момент словечко за Арсена замолвит.
После беседы, продолжавшейся почти целый час, мужчины вместе спустились к реке, поскольку Вуатюрье нужно было посмотреть, как идут работы по сооружению деревянного пешеходного мостика. По пути они заговорили о Вуивре. В середине августа она исчезла на целых две недели. Во всяком случае никто в деревне её не видел.
Священника её исчезновение очень расстроило. Он упрекал себя в том, что не смог воспользоваться присутствием Вуивры в коммуне, чтобы усилить в своём приходе мистический тонус. Не состоялся даже крестный ход, назначенный на пятнадцатое августа, поскольку эту дату, на которой настаивал главный викарий, отделял от смерти Бейя слишком большой срок, чтобы и без того малая толика усердия и эмоциональности, отличавшая его прихожан, могла удержаться на уровне плодотворного пыла. «Воистину трудно служить одновременно и Господу, и епископату», — отважился со вздохом подумать кюре. Ведь в первое воскресенье, последовавшее за драмой у пруда, ещё всё было возможно. Вуатюрье уступил бы желанию нескольких старых дев, болтовню которых можно было бы выдать за мнение большинства членов коммуны. А вот получив отсрочку и пощупав пульс коммуны, мэр понял, что население вверенной ему территории не станет упрекать его за отказ от крестного хода. Впрочем, церемонию эту он запретил не без тягостных споров с собственной совестью. Накануне пятнадцатого августа, мучимый угрызениями совести, обуреваемый страхом при мысли, что одной ногой он уже стоит в аду, мэр отправился на поезде в Безансон, чтобы исповедоваться в соборе Святого Иоанна, а на следующий день рано утром, дрожа от страха, что его узнают, причастился и выслушал до полудня все мессы, которые только можно было выслушать. В то утро он находился в состоянии экстатического блаженства, освежившего ему душу и вызвавшего слёзы радости. После этого он почувствовал себя настолько умиротворённым и близким к Господу, что во время банкета радикалов в столице департамента мог почти без всякой тревоги хулить его святое имя и подвергать осмеянию церковные истины. К несчастью, Вуивра возвратилась в Во-ле-Девер. Несколько человек сообщили, что видели её, и Вуатюрье стало немного не по себе.
— Нужно, прежде всего, сделать так, чтобы она не была предметом особого внимания, — сказал он Арсену, — чтобы все вели себя так, словно её не существует. И у меня, похоже, есть одно средство. Можно было бы повесить на мэрии и на молочном магазине объявления о том, что рубин Вуивры фальшивый, что он не стоит и сорока су. Но сам я этого сделать не могу.
— Вы в любом случае можете попытаться распространить слухи.
Вуатюрье не ответил. Ему было не с руки публично высказывать своё мнение о рубине. Это выглядело бы как признание того, что он верит в существование Вуивры. Мужчины расстались у деревянного пешеходного мостика. Посчитав, что идти на мессу уже поздно, Арсен решил вернуться домой по тропинке, тянувшейся вдоль реки. Солнце стояло высоко, и можно было не бояться испортить росой свои воскресные брюки. Так он шёл минут десять, и вдруг ему показалось, что он слышит какой-то глухой звук, словно от падающих комков земли. Он вроде бы доносился с небольшого, нависшего над рекой пригорка, где рос молодой ольшаник. Вскарабкавшись по склону, он обнаружил за кустами Реквиема, рывшего прямоугольную яму, края которой доходили ему до середины бёдер.
— Как видишь, — ответил Реквием на вопрос Арсена, — рою могилу. Думаю, хорошая получится. Во всяком случае, начало удачное.
Говоря это, он наклонил свою маленькую, с низким лбом голову над неуклюжими плечами и артистическим жестом провёл в воздухе большим пальцем на уровне глаз, как бы лаская ровно очерченные края и плоские поверхности могилы.
— Я смотрю, тут у тебя работа не ученическая, — сказал Арсен. — А для чего это?
— А ни для чего. Думаю о ней и копаю просто так.
Реквием посмотрел на Арсена с чуть растерянной улыбкой. Он в общем не испытывал ни малейшего смущения оттого, что его застали за работой, но ему хотелось бы объяснить, что он посвящает этот шедевр женщине своей мечты, а средств для выражения переполнявших его чувств не хватало. Арсен не понял всей важности намерения, вдохновлявшего Реквиема. Заметив рыболовную сеть, комком лежавшую недалеко от будущей могилы, он заметил:
— Разгуливать по воскресеньям с сетью опасно. В прошлое воскресенье поймали ронсьерского мельника с тройной сетью, а в позапрошлое — одного жителя Арсьера. С сетью шутки плохи.
— Ну сюда меня никто не придёт искать. Да к тому же я и не ловлю рыбу.
— А если не ловишь, то зачем таскаешь с собой сеть?
Реквием колебался, стоит ли отвечать. Глаза его забегали. Но поскольку Арсен настаивал, он, наконец, решился:
— Это у меня для змей.
— Вижу, что ты задумал, — сурово сказал Арсен. — И тебе тоже рубина захотелось. Мало тебе одного покойника. И тебе на тот свет не терпится.
— Скажешь мне тоже, я ведь не Бейя. Ведь Бейя-то был совсем пустой человек. Когда делаешь такие вещи, надо сначала хорошенько мозгами пораскинуть. А я как раз такой человек, который думает. И если я начал это, то, значит, мне так моя голова подсказала. Отсюда у меня обзор на целый километр реки. Скажем, вот сейчас Вуивра подходит к ложбине Грийяло. Я вижу, как она спускается к реке, как она останавливается, раздевается. И тут я беру мою лопату, мою сеть…
Реквием выскочил из могилы и, не выпуская из рук заступа, подобрал сеть и положил её на согнутую руку.
— Подхожу я, значит, к рубину, — сказал он, показывая на лежавший в траве булыжник. — Тихонько, совсем неслышно. Втыкаю лопату в землю. А рубин кладу в карман. А потом не удираю, как стал бы делать какой-нибудь Бейя, а выжидаю.
Он схватил сеть обеими руками, готовый развернуть её, и замер.
— А вот и змеи. Ползут. Двести штук. Но мне на них наплевать. Пусть подползают. А в подходящий момент — раз!
Реквием бросил сеть. Отягощённая свинцовыми грузилами, сеть взметнулась в воздухе, как кринолин, и в форме круга легла на землю.
— Разумеется, некоторых змей она не накроет, причём не одну и не две. А я в это время, смотри, что делаю.
Он схватил лопату и принялся колотить по земле железным лезвием, выкрикивая ругательства:
— Вот тебе, стерва. Вот тебе. Вот тебе. Получай, шлюха. Вот тебе, дрянь.
Игра воодушевила Реквиема, его огромные кроличьи глаза сверкали. Арсен невольно увлёкся этой игрой и, соотнеся её с той битвой, которую ему самому пришлось выдержать у пруда Ну, пытался представить себе, как бы у него получилось, будь он вооружён сетью и лопатой. Однако тут же спохватился и остановил Реквиема.