Вуивра
Шрифт:
По дороге домой он думал о смерти Бейя. Ему было немного грустно, но никаких угрызений совести он не испытывал. Перед тем как поместить это событие в какой-нибудь выдвижной ящичек своей совести, он навёл там порядок. Во всём этом деле он ощущал себя непогрешимым. Ведь не он же заговорил первым о Вуивре. Он просто ответил на вопрос Бейя, сказав, что часто встречает её. Просто сказал правду. Когда горемыка предложил ему организовать поход за рубином, Арсен подробно обрисовал все опасности, которые того поджидали. Поскольку Бейя продолжал стоять на своём, он ведь не поленился перечислить все, какие только возможно, полезные предостережения. Когда я сказал ему, что у меня болит нога, что я не могу бегать, это была сущая правда. Настолько, что я до сих пор чувствую, как зашиб вчера щиколотку. Даже ещё и сегодня утром, после ночной усталости, я прихрамывал. Нет, мне не в чем себя упрекать. Ну и сейчас, когда я заставил Вуивру отозвать её змей, ведь я тоже сделал всё, что было в моих силах, чтобы спасти его. Ведь
Кюре, задержавшись у Мюзелье, сидел за столом, на котором перед ним стояли стакан белого вина и тарелка с печеньем. Не раскрывая своих намерений, он перевёл разговор на Вуивру и говорил о ней так, будто знает про неё только то, что донесли до него гуляющие по деревне слухи. Виктор пытался доказать ему, что Вуивра — не больше чем ребяческая выдумка, и, изображая из себя человека рассудительного, гладко толковал про правдоподобие вымысла, про науку, про то, что суеверия идут на убыль, про законы природы, лро удобную древность чудес, на которую опирается легковерие простаков. Священник, прикидываясь, что беспристрастно рассматривает его аргументы, без особого труда опровергал их. Виктор скоро начал догадываться, что все его усилия пропадают впустую, что самой действительности всегда бывает недостаточно, чтобы объяснить эту действительность, тогда как чересчур хитрые аргументы уводят разговор в сторону. Однако его выводила из себя тщетность собственных усилий. Он чувствовал, что его убеждения разделяет бесчисленное множество влиятельных представителей человечества, которых ему никак не удаётся с пользой для себя подключить к спору, и это его страшно раздражало. Постепенно речь его стала какой-то путанно-неистовой, а все аргументы теперь сводились к тому, что «этого, чёрт побери, просто не может быть». Подошедший в этот момент Арсен с недоброжелательной жалостью наблюдал за потугами своего брата, за работой его бедного мозга, такого жадного и беспокойного, в котором теперь явно не осталось ни отсеков, ни перегородок, который оказывался не в состоянии вынести соседство двух противоречащих друг другу идей, и, как к наркозу, стремился к единству. Он впервые заметил, что у Виктора треугольное лицо, а мерцающее пламя уязвлённого разума в его взгляде, позволило ему обнаружить сходство между братом и только что убитой гадюкой.
16
Вдова Бейя, проведя бессонную ночь в ожидании сына, пошла справиться о нём к Вуатюрье в надежде, что он сообщил невесте о каком-нибудь своём замысле, но ни отец, ни дочь не смогли сообщить ей ничего определённого.
— Может быть, ему пришло в голову съездить в Доль, а вернуться вчера вечером что-то помешало.
— Велосипеда он не взял. Нет, из деревни он скорее всего не уезжал. С ним наверняка что-то случилось.
Взгляд вдовы блуждал. Вуатюрье с состраданием смотрел на эту маленькую сорокатрехлетнюю старушку, ещё недавно одну из самых красивых девушек в округе, за несколько лет скрючившуюся от ожидания беды. Розе хотелось бы успокоить её, поделиться своими подозрениями. Она почти не сомневалась в том, что Бейя по примеру её первого жениха бросил её и ускакал за какой-нибудь другой девушкой, но боязнь потерять надежду помешала ей высказать эту мысль.
— Я уверена, с ним что-то случилось, — пробормотала мать. — Это Господь Бог меня наказывает.
Мысль о небесной каре, хотя и казалась Вуатюрье самоочевидной, тем не менее вывела его из себя.
— Не говори чепухи! Господь Бог — это бабские бредни, это кормушка для священников. Нету никакого Бога, слышишь, нету и всё тут.
Но вдова Бейя покачала головой. И уже более твёрдым голосом повторила, что её наказывает Бог. Проступок, на который она намекала, был известен отцу и дочери Вуатюрье, как и всем остальным жителям деревни. Однажды зимним вечером в 1917 году капрал 60-го пехотного полка Бейя, неожиданно прибыв в увольнение, застал в своём доме сенесьерского торговца свиньями Нестора Гленгуа, сидевшего за столом с его женой и вовсю распивавшего шипучку. Он немедленно вернулся на вокзал и три недели спустя нашёл свою смерть, добровольно отправившись на передовую. Оставшись вдовой, супруга его несколько лет прожила совершенно спокойно без каких-либо разладов в душе. Беспокойство пришло к ней гораздо позже, когда стал раскрываться характер её сына и обнаружилась
— Давай поразмыслим, — сказал Вуатюрье. — Если он не уезжал из деревни, как ты сама полагаешь, с ним ничего не могло произойти. Если бы произошло, мы бы уже знали.
— Я несколько раз слышала, как он говорит о Вуивре. Я знаю, что он думал о ней. Боюсь, как бы он ни попытался отнять у неё рубин. Вчера утром он причастился.
Вуатюрье вспылил ещё раз, возразив, что Вуивра — это ещё один вымысел клерикалов, предназначенный для того, чтобы смущать неразвитые умы. В конце концов он пообещал отправить людей на поиски, но счёл необходимым отметить, что проку от них не ожидает, и делает это только для того, чтобы успокоить переволновавшуюся женщину. Поскольку у него под рукой в этот момент был только один батрак, он дал ему поручение проверить на протяжении двух километров реку. Сам он отправился на велосипеде к сельскому полицейскому, которого рассчитывал послать на пруды. Ещё не успев отыскать полицейского, он наткнулся на Реквиема, который, сидя на краю канавы, обрывал лепестки ромашки. Вуатюрье слез с велосипеда и окликнул Реквиема, но тот, не поднимая головы, знаком попросил его ничего не говорить.
— Любит, немного любит, сильно любит, страстно любит. Страстно, вот как она меня любит. Я вот уже сто раз гадаю после того, как она ушла, и ромашка всегда отвечает, что она меня любит. Так что ты можешь себе представить, какой груз у меня на сердце. Говорить себе, что она там, в своём замке, гуляет, разумеется, по парку со своими красивыми собаками и, не переставая, думает обо мне, — это всё-таки тяжело.
— Рано или поздно она вернётся. Она придёт за тобой и заберёт тебя в свой замок, ей-Богу!
— Нет, Фостен, это невозможно. Её родители никогда не отдадут её за могильщика. В конце концов, ведь раз я могильщик, то чего уж там играть в прятки с самим собой. Вот к примеру. Ведь даже ты, если я попрошу у тебя дочку в жёны, и то, может, не захочешь отдать её мне.
Вместо ответа Вуатюрье неопределённо махнул рукой.
— Вот видишь, ты мне её не отдашь. А при этом, кто ты такой? Ну ясное дело, мэр коммуны, с деньжонками, с кое-каким состояньицем, приносящим доход. Всё так, но по сравнению с её родителями ты же просто ничто. А я, оттого что я могильщик, я ведь ещё меньше значу, чем ты.
— Ладно, я всё-таки хочу попросить тебя об одной услуге. Сегодня ночью Гюст Бейя не вернулся домой, к матери, и бедная женщина вбила себе в голову, что он погиб, пытаясь отнять рубин у Вуивры. Ты сам понимаешь, что такое бабьи домыслы, но когда она в таком состоянии, не откажешься ведь сходить и посмотреть.
— Если бы не его мать, — сказал Реквием, — то я бы, пожалуй, ещё и бутылку поставил за то, чтобы его, твоего Гюста Бейя, сожрали змеи. Я человек не злой, ты же меня знаешь, но такую свинью, как он, я похоронил бы с большим удовольствием. Ты не можешь себе представить, что он вчера у Жюде мне наговорил. Я, понимаешь ли, пришёл вчера в кафе просто так, для виду, можно сказать, мол, был в кафе. Ведь я же не пью.
— Я возвращаюсь к тому, что сказал: нужно пойти на пруд Шене и обойти его вокруг. А я ещё попрошу сейчас Арсена сходить на пруд Ну. Это совсем недалеко от него.
Дойдя до нового дома Юрбена, Вуатюрье увидел на опушке леса Мюзелье, занятых жатвой, и сообщил им, по какому делу пришёл. Жнецы оторвались от своего занятия и выслушали его. У Виктора опасения вдовы Бейя вызвали улыбку, и он заявил, что они совершенно необоснованны. Если человек не поспал дома одну-единственную ночь, ещё нельзя говорить о его исчезновении. Можно представить себе тысячу разных причин, помешавших ему вернуться, и обойтись без кумушкиных россказней. По этому поводу состоялся весьма оживлённый обмен мнениями, и даже Юрбен нашёл случай вставить несколько слов. Арсен своего мнения высказывать не стал, а только поддакивал то одному, то другому невнятными односложными восклицаниями. Поскольку эта скупость в словах была для него в общем обычна, то она никого не удивила. Кстати, он казался весьма спокойным. Лишь изредка можно было заметить, что взгляд его стального цвета глаз становится каким-то неподвижным.
— Поскольку я уже немало прошёл, добираясь до вашего дома, — сказал ему Вуатюрье, — я мог бы дойти и до самого пруда Ну, никого не беспокоя, но я там уже так давно не был, что не уверен, разберусь ли в тропинках.
На самом деле, все окрестности он знал как никто. Из-за своих муниципальных обязанностей он довольно часто посещал общинные леса и по нескольку раз в году бывал у этого пруда, а часть его даже сдавал в аренду для рыбной ловли. Однако его бегающий взгляд и искажённые страхом черты худого лица выдавали безумное волнение, которое он испытывал при одной только мысли об этой рискованной прогулке: он боялся встретить Вуивру, а ещё больше — встретить в одиночку посреди лесного безмолвия грозного Бога, хозяина судеб и искупления грехов. Арсену достаточно было бы сказать всего лишь слово, чтобы отправить вместо себя Юрбена, но он решил, что ему совсем не обязательно от чего-то уклоняться.