Вуивра
Шрифт:
— Воровка. Падаль. Дрянь.
Он держал её на расстоянии вытянутой руки, а она из-под заткнувшей ей рот ладони пыталась протестовать, с трудом выговаривая отдельные слова и неловко отбиваясь. Ярость Арсена, казалось, всё возрастала, он продолжал трясти её и ругать сдавленным голосом. Воровка. Стервятница. Изловчившись, она вцепилась в его ладонь зубами, и начала сжимать челюсти. Арсен, задыхаясь, продолжал поносить Вуивру ещё более рассерженным голосом, но от боли был вынужден выпустить её. Они стояли лицом к лицу, уронив руки, и смотрели друг на друга, как два бульдога.
— Что с тобой? Может быть, ты потрудишься объяснить мне всё это, — спросила она холодно, и в её зелёных глазах появился тот самый блеск раскалённого добела металла, который он однажды уже видел у неё.
— Это ты украла у Бейя его деньги.
— Бейя? Что это такое? — спросила она.
— Бейя — это тот парень, которого сожрали твои гадюки. Когда он умер, ты не постеснялась вывернуть ему карманы и украсть у него деньги. Дрянь.
— Так вот, оказывается, в чём дело. Как ты говоришь, я обокрала Бейя. Ну и что? Я сделала только то, что в таких случаях делаю всегда. Эти деньги иногда бывают мне нужны для того, чтобы съездить куда-то на поезде или купить себе какие-нибудь тряпки — развлечение на пару дней. Я, право, совсем не понимаю, чего мне стесняться.
— Вот потому-то и не понимаешь, что ты просто стерва и воровка.
Он стоял, нахохлившись, словно собираясь наброситься на неё опять. Вуивра посмотрела на него с жалостью. Этот взгляд смутил Арсена и немного остудил его гнев.
— А даже если воровка, как ты говоришь. Для меня ни эти слова, ни само это понятие ничего не значат. Ведь я свободна, свободна так, как ни один из вас даже в мыслях не может быть свободным. Мне не нужно бояться ни смерти, ни жандармов, не нужно ни с кем ничего делить, не нужно согласовывать мои права с правами равных мне существ, потому что я одинока. Я брожу по равнинам и горам, и мне нет до вас дела, и когда мне случается встретить кого-либо из вас, то я вовсе не обязана разбираться в ваших различиях между «твоим» и «моим».
— Всё это так, одни разглагольствования, — сказал Арсен. — Никто не имеет права воровать, и ты тоже.
— Какой ты всё-таки скучный, Арсен. Ты всё меряешь своей ничтожной меркой приговорённого к смерти. Вы живёте во времени, а у меня нет ни начала ни конца, я существую вечно. Ваши мелкие делишки имеют для меня не большее значение, чем ваши мелкие личности. Ну вот, скажем, я в тебя влюбилась, но как бы ни развивались события, от этого всё равно ничего не останется. Многие годы спустя после того, как твой скелет превратится в прах, я буду всё так же купаться в пруду Ну и ты будешь для меня не больше чем рябью на воде. Так что можешь себе представить, как мне мало дела до твоего Бейя. Жизнь человека вроде него — это даже не минута моей жизни, это меньше. По правде говоря, его жизнь для меня не значит ровным счётом ничего, так же, как и его деньги. Я совершила и массу других краж, если тебе угодно это так называть. Начать с того, что рубин я тоже украла.
— Надо же, и рубин тоже ворованный, — усмехнулся Арсен. — То-то я бы удивился, если бы это было не так.
— Это произошло примерно две тысячи лет назад. Однажды я лежала на гальке, на берегу реки Ду, и тут подъехал всадник, чтобы напоить в реке коня. Это был Тевтобок, король тевтонцев. Его только что разбил на юге некий Марий, уничтоживший всё его войско, и он пытался пробраться в свои земли за Рейном. Я до этого видела его один раз, когда он шёл на юг через Секванию во главе своих войск. Представь себе эдакого двухметрового детину с густыми белокурыми волосами. Рассказывали, что когда он напивался, то забавы ради таскал на себе коня, правда при мне он этого не делал. Пока Тевтобок поил своё животное, я его разглядывала. Одежда на короле была разорвана, в грязи, а сквозь дыры виднелись раны и шрамы, чёрные от запёкшейся крови. На боку он носил пристёгнутую к поясу сумку из кожи рыжего цвета, и я сразу же подумала, что он хранит в ней своё личное сокровище. Он тоже краем глаза наблюдал за мной и, хотя очень торопился, всё-таки задержался и изнасиловал меня. Отбиваясь от него, я сунула руку в его кожаную сумку и достала оттуда рубин, который с тех пор, куда бы я ни шла, всюду ношу с собой. Тевтобок заметил пропажу почти сразу, но было слишком поздно. Я уже добралась до середины Ду и плыла по течению, а он размахивал на берегу руками и обзывал меня, как и ты, воровкой. Я узнала, что несколько дней спустя его схватили недалеко от Мандера и потом выдали римским эмиссарам. А какой всё-таки он был красивый парень, этот Тевтобок.
— Плевать мне на твоего Тевтобока, — сказал Арсен. — Меня интересует только то, что ты украла деньжата у Бейя. И что ты хвалишься этим.
— Опять! Да шут с ним, с этим твоим Бейя. В конце концов, это же он первый начал. Если бы он не попытался меня обокрасть, с ним ничего бы не случилось.
Арсен почувствовал, что спор оборачивается не в его пользу. После того как Вуивра напомнила о разделявшей их дистанции, ему стало не по себе, и он взглянул на неё совсем другими глазами.
Мысль о том, что эта девушка существует вечно, что ей не нужно бояться ни смерти, ни превратностей судьбы, вызвала у него лёгкое головокружение и отвращение. Он резко повернулся и ушёл, не сказав Вуивре на прощание ни слова. Он обошёл вокруг дома Юрбена и сел на крыльцо, в тень от фасада, которая становилась всё длиннее. Теперь кража у погибшего Бейя казалась пустяком. Он знал, что в ближайшую встречу с Вуиврой у него не возникнет желания упрекать её за этот поступок. И тем не менее сейчас ненависть, которую он с воскресенья питал к ней, была сильна, как никогда. Разумеется, во многом это было связано с воспоминаниями, мучившими его все последние дни. Он вновь и вновь видел себя на берегу пруда, идущим под руку с голой девицей, хотя знал, что позади него в эти самые минуты Бейя борется, пытаясь спасти свою жизнь. Однако гнев и отвращение, которые он чувствовал к Вуивре сейчас, были вызваны только что сказанными ею и ещё звеневшими у него в ушах словами. Пока она говорила с ним, он испытывал противное ощущение вечности, а сама Вуивра вдруг стала для него воплощением этой тошнотворной бесконечности. Теперь она казалась ему каким-то безобразным, гнусным существом, врагом — хотя и равнодушным — его крестьянской жизни, такой наполненной, такой устоявшейся, врагом его мира, имеющего удобные контуры, мира, границы которого были превосходно подогнаны к его потребностям. Арсен почти физически ощущал, как в нём самом что-то начало разлагаться и покидать его, как он стал утрачивать никогда не подводившую его способность уверенно и легко ориентироваться в том мире, где соединялись все нити его жизни. «Так я ещё чего доброго стану похожим на Виктора или на Бейя», — подумал он.
На дороге Арсен встретил Жюльетту. Она шла, повязав голову носовым платком и подняв воротничок мокрой, прилипавшей к девичьим грудям кофточки. Обычно при встрече они не обменивались ни словом, ни взглядом, но сейчас Арсен не смог удержаться и остановился.
— Здравствуй, как дела?
Он смотрел на неё с нежностью. У Жюльетты были глаза лани, удивлённые и влажные от волнения. В это время Мендёры запрягали у себя во дворе быков в повозку с дощатыми стенками. Отец притворился, что ничего не видит. Арман проверял неисправный тормозной механизм. Пока Ненасытная устанавливала на повозку один из бортов, Арман громко сказал ей, кивнув подбородком на парочку, остановившуюся на дороге:
— А твоя болезнь, я смотрю, заразная. Скоро ещё одна окажется в риге.
— Погоди у меня, — отозвался Ноэль, — я тебя научу разговаривать благопристойно.
— Ну вы-то, конечно, заступаетесь за своих шлюх. Вы бы даже гордились, если бы обе ваши дочери легли под братьев Мюзелье. Вы думаете — половина дела уже сделана. А за ней и другой половины недолго ждать. Но только я подхожу к этому не так, как вы. Жюльетта, чёрт тебя дери, а ну иди сюда!
Но Жюльетта и Арсен уже расстались. Их беседа не могла продолжаться долго. Даже самые незначительные слова легко превращались в намёки и так или иначе затрагивали тему, которой они старались избегать. Идя по дороге, Арсен удивлялся самому себе, как это он вот так вдруг взял да остановил Жюльетту. Это его встревожило. Обычно он не поддавался с такой лёгкостью минутным настроениям. А если порой и позволял себе нечто подобное, то делал это в полном согласии с самим собой и впоследствии никогда не жалел о случившемся. Ему показалось, что, беседуя с Жюльеттой, он глядел на занятых своим делом членов семьи Мендёр с какой-то непривычной для него снисходительной добротой. Несчастные, приговорённые, как и он сам, к смерти, они копошились, словно какая-нибудь моль в складках вечности. А Вуивра, спокойная и безразличная, наблюдала, как этот жалкий мирок проплывает перед ней, как он быстро устремляется навстречу своей судьбе, готовясь умереть через какие-нибудь пятнадцать минут. Стерва. Дрянь.
Дома Арсена не ждали. Когда он вошёл на кухню, мать и брат прервали жаркий спор и установилось тяжёлое молчание.
— Что это ещё за хитрость ты придумал с полем Жакрио? — спросил Виктор.
— Я полагаю, мама тебе уже объяснила. Значит, сейчас тебе известно столько же, сколько и мне.
— Я не могу допустить, чтобы ты дарил то, что тебе не принадлежит. А главное, заруби себе на носу, ты не имеешь права принимать решения в одиночку.
— А я и не принимал никаких решений. Я просто сказал маме, что мы не можем отпустить Юрбена, не обеспечив его куском хлеба. Что на её месте я отдал бы ему поле Жакрио, чтобы он обрабатывал его пока у него хватит сил. А мама решит так, как она захочет. И это не касается ни тебя, ни меня. Я всё правильно сказал?
— Да, — согласилась Луиза, — и это правильно. Мы не можем отпускать его ни с чем, чтобы он шёл работать на других. А если у него ничего не будет, ему только это и останется.
— В одиночку вам бы никогда не пришла в голову мысль отдать ему поле. Получается, что всем в доме заправляет он. Он и никто другой.
— Ничем я не заправляю. Я высказываю своё мнение, и всё. Но когда я говорил с мамой, то не предполагал, что моё предложение встанет тебе поперёк горла. Ведь ты выглядел таким великодушным. Возражал против переселения Юрбена. Всегда представлял дело так, будто готов с ним поделиться всем.