Введение в человечность

А.Б.

Продираясь сквозь чуть поредевшую толпу, которая при моем появлении словно онемела, лишь провожала любопытно-настороженными взглядами, я вернулся в кабинет Катерпиллера.

Тело Семена Обуслововича все еще лежало на грибе. Часовых сменили три коротконогих толстых таракана, которые, склонившись над покойником, о чем-то сосредоточенно переговаривались. Подойдя ближе, я поздоровался:

– Здравствуйте, уважаемые господа. Чем изволите заниматься?

Ко мне повернулся только один. Остальные, похоже, даже не обратили на своего нового предводителя никакого

внимания.

– Так, эта! Мы, понимаешь, мумификаторы!
– произнес один из толстяков.
– Я, кстати, Бальзамин, а эти, понимаешь, Потрохарь и Чучедел. Мы, понимаешь, братья. Медиковы, понимаешь, по фамилии... А сейчас труп к складированию готовим! Эта, понимаешь, дорогой господин Агамемнон, необходимые условия хранения Отцов!

Я на всякий случай кивнул, давая понять, что все прекрасно понимаю, хотя на самом деле, такую процедуру видел впервые. У нас на Зине дохлых тараканов обычно оставляли на месте смерти, а потом Анна Андреевна выметала их веником и спускала в унитаз. Если же кто помер в месте, не доступном для уборки, мы его выволакивали наружу. Нечего антисанитарию разводить. Если каждого умершего складировать, живым места не останется.

– Простите, уважаемый Бальзамин, вы Федора не видали?!
– спросил я, стараясь придать своему голосу командирские нотки.

– Леонтий!
– вместо ответа крикнул разговорчивый толстяк.

В комнату ввалился один из тех низколобых здоровяков, которые утром не пустили меня на прием. Он застыл в дверях и в почтении склонил усы:

– Слушаю вас, господин Агамемнон.

– Вы кто?
– спросил я.

– Леонтий Огрызко, господин Агамемнон, первый начальник службы безопасности при господине Катерпиллере. Жду ваших распоряжений.

– Милый господин Агамемнон, - ласково встрял толстый мумификатор, - советую вам оставить Леонтия на его должности. Его преданности нет предела. В нашем городе все знают, что Огрызко служит не народу, а лишь своему повелителю, понимаешь... Очень, понимаешь, ценное качество. И главное, редкое... понимаешь. А Лаврентия Охапко, второго начальника, понимаешь, можете уволить. Он, понимаешь, интриган...

Я кивнул усами:

– Вы утверждены, господин Огрызко. И передайте господину Охапко, что с ним я встречусь на следующей неделе. А пока он тоже в должности... Пока.

Усы здоровяка довольно дрогнули, и он в знак почтения осторожно их склонил к полу.

– Что прикажете, хозяин?

– Леонтий, найдите мне Федора. И приведите сюда, - приказал я и, не прошло и секунды, как Огрызко исчез из моего поля зрения, а минуту спустя он уже стоял в комнате, держа распорядителя за усы одной из своих мощных лап. Как грубо, клоп его дери!

Бедный Федя трепыхался, как окунь на крючке рыболова, но оскорбление сносил молча и пытался даже в таком положении выглядеть достойно. Видать, привык к изуверскому обращению.

– Леонтий, - вздохнул я, - отпустите его на землю. Я ж просил найти и привести, а не тащить господина распорядителя за усы.

– Ошибку понял и совету внял, - отчеканил здоровяк.
–

В следующий раз буду внимательней. Жду дальнейших распоряжений, хозяин.

– Пока отдыхайте, но будьте неподалеку и начеку, - отпустил я Леонтия.

– Есть, хозяин! Отдыхать неподалеку начеку!

А я уже обращался к Федору:

– Господин распорядитель, есть ли тут уединенное место, в котором мы могли бы переговорить с глазу на глаз?

– О, конечно, господин Агамемнон. Простите, а как вас по имени-отчеству?

– Мы царского рода, - пошутил я, - но не очень гордого. Поэтому зовите меня просто - "ваше величество, достопочтенный Агамемнон".

Федя шутки про царское происхождение, видать, не понял, поэтому мои слова имели на него действие сравнимое разве что с электрошоком. Он сразу как-то согнулся, скрючился даже и боязливо пролепетал:

– В-ваше в-величество, что изволите?

– Оттайте, Федор, - похлопал я его по спине.
– Мне нужно с вами поговорить... Наедине.

– Слушаюсь, ваше величество, прошу вас следовать за мной... Простите.

Он явно оказался не в своей тарелке, все боялся обидеть меня неверно подобранным словом. И вот еще что я подметил: раньше, не задумываясь о руководящих постах, я жил себе и мечтал, искал удовольствий, жаждал познания и новых развлечений, в общем, мыслил свободными категориями... А теперь, когда я вкусил пока ещё скудные, но уже сладкие плоды власти, меня начало заносить. Появились какие-то гадкие нотки в голосе, какие-то хозяйские интонации, будто стал ваш покорный слуга пупом Земли, ну никак не меньше.

Нет, надо, пока не стало поздно, себя остановить. А то превратишься в тирана и закончишь свою жизнь в глухой темнице или, еще хуже... от яда завистников.

Пробравшись по какому-то узкому темному коридорчику, ведущему из боковой стены Катерпиллерова кабинета круто вверх, мы с Федей оказались в небольшом светлом помещении. Лучик зимнего солнца проникал сюда вместе с пронизывающим морозным воздухом сквозь тонюсенькую трещинку.

– Мы на внешней стороне дома, - сказал Федор, - этот кабинетик устроил я, чтобы в покои хозяина проникал свежий воздух. Что-то типа вентиляционной шахты. Ваше величество...

– Федя, я пошутил насчет царского рода, - перебил я распорядителя.
– Зовите меня просто Агамемнон. Хорошо?

– Хорошо, господин Агамемнон, - улыбнулся, наконец, Федор.

– Можно и без господина. То, что Семен Обусловович назначил меня свои преемником, ни в коем случае не должно ставить нас на разные ступеньки иерархической лестницы, - попытался я доходчиво объяснить введение режима демократии.
– Просто он почувствовал гибкость моего природного ума и нестандартность мышления. Понимаете, Федор, есть тараканы-исполнители и тараканы-генераторы идей. Последних не так уж и много. Поверьте, я не хочу, чтобы наш народ жил плохо, просто мне кажется, что у вас в семье с творчеством не все в порядке. Надо таланты искать и давать им больше свободы... А плесень, извиняюсь, и клопов заставить собирать можно.