Введение в самопознание
Шрифт:
Знание Знающего (духа) здесь полное, всеобъемлющее и окончательное. Всякое другое знание в этом мифе, сколь бы велико оно не было, не есть знание. Но Действователь может (только в принципе, ибо в действительности это почти не достижимо) достичь этого Знания путем отказа от действия, и от “простого” – то есть, как и любое простое действие, обусловленного “чтобы” и “зачем”, “отчего” и “для чего” – знания. И тогда, в преддверии этого достижения, будет возможно и продолжение нашего разговора. Но в таком случае уже перестающий действовать Действователь, зная, не появится ни на какой сцене обнаженным и будет только спрашивать Знающего,
Этот продолженный разговор содержит Миф о полном знании. Знании, которое само не знает времени своего протекания, не знает дления и остановки, прорывов и регрессий. Мгновенно полученное (как знание Зрителем Духом обнаженной танцовщицы), оно вечно и извечно, как и обнажающаяся перед ним Природа. И в смысле этого мифа один знает все, а другой – ничего, ибо, повторю, Знание не связано здесь со временем». (Пятигорский, Мифологические размышления, с. 9–10).
Когда я читаю это, у меня непроизвольно появляется мысль: ну почему же я не такой умный?! И моя испорченность прикладной психологией тут же заставляет меня задать вопрос: если у меня появилась такая мысль, так не было ли целью автора вызвать ее у читателя?
А зачем, думаю я, Пятигорскому вызывать у читателей мысль, что он очень умный? Тут же та же испорченность подсовывает мне строчки, которые Пятигорский предпослал этой своей поэме о Санкхье. А в них говорится, что все это посвящается Одри Кантли, и выражается куча благодарностей множеству людей с англоязычными именами, которые помогли автору создать это произведение и «донести его до студентов и аспирантов». Надо думать, американских или английских студентов и аспирантов.
И я делаю следующее кощунственное предположение: а может такое быть, что многие наши ученые старались не столько рассказать нам о мудрости Санкхьи и любых других философий, а за счет их показать всему миру, и особенно друзьям за рубежом, какие они умницы? И в итоге их приглашали на работу в богатую Европу или счастливую Америку, давали гранты, делали паблисити, то бишь известность…
Действительно, кощунственное предположение! Но я не публицист, и «жареное» меня не интересует. Мне нужно четко и определенно показать занимающимся самопознанием, какими инструментами они располагают. И я со всей определенностью знаю: 9 из 10 заглянувших в перевод «Санкхья-карики» захлопнут его мгновенно, поскольку читать это могут только очень сильные люди.
Но что гораздо страшнее, и в этом я тоже не сомневаюсь, если перед чтением «Санкхья-карики» эти люди попытаются облегчить себе понимание и откроют статью Пятигорского или другого нашего знатока Санкхьи В. Шохина, отвалятся 99 из 100. Почему?
Отнюдь не потому, что Шохин – переводчик и комментатор текстов Санкхьи – плох. Нет, как раз наоборот. Он великолепный знаток Санкхьи и вообще восточной философии. Так в чем же дело?
А вот это как раз вопрос для тех, кто решил заниматься не просто самопознанием, а именно его психологией. Прикладной психолог должен не только владеть инструментами своей профессии, но и разбираться в них. В чем ловушка с переводами Шохина или сочинениями Пятигорского, да и многих других ученых?
А вот, давайте поглядим. Ты берешь книгу, которая тебя очень интересует, например, перевод источников Санкхьи, и в первой же строчке «Введения», написанного Шохиным, читаешь:
«Одно из самых ярких достижений отечественной индологии последнего десятилетия – начало работы с наследием основных направлений индийской философии» (Шохин, Введение // Лунный свет санкхьи, с. 5).
И ты непроизвольно испытываешь удовольствие от того, что за последнее десятилетие усилиями множества
Ну как же! Ведь русским языком написано «отечественной индологии»! Нигде прямо не сказано: эта книга – перевод сочинений индийских философов на русский язык и для русских людей, – но ведь это же само собой разумеется! Да и для чего еще может быть сделан такой перевод В. К. Шохиным или любым другим «русским» переводчиком?
Посмотрите на сам способ доказательства, которое применяет наше бытовое мышление. Ему так хочется покоя, даже если это смертный сон, что оно что есть силы сопротивляется пробуждению от любого очарования.
Психология и начинается с пробуждения хотя бы способности сомневаться в очевидностях и задавать вопросы. Вот вопрос: русским языком написанное сочинение Пятигорского посвящалось тебе или американцу? А вот возможность для следующего вопроса. Это изложение «научной позиции» переводчика Шохина:
«Задачей, которую мы (т. е. Шохин – А.Ш.) поставили перед собой при переводе памятников классической санкхьи, было воспроизведение их буквального смысла – отсюда частое обращение к квадратным скобкам и установка на преимущественное избежание того, что можно назвать интерпретирующим, а проще, осовремененным переводом. Решительно принимая позицию “буквалистов” в их споре с “интерпретаторами”, мы, однако, старались в подавляющем большинстве случаев не оставлять санскритской терминологии без трансляции (т. е. ограничиваться русской транскрипцией соответствующих понятий): задача переводчика инокультурных текстов в том и заключается, чтобы они заговорили с европейцем на его языке, а не монологизировали на своем. Потому мы пошли на риск перевода ряда неоднозначных терминов; например, buddhi = интеллект, ahamkara = эгоизм, karana = “инструментарий” (правда, обязательно в кавычках), manas = ум, и даже столь неоднозначную функцию ума как samkalpa мы решились представить в виде “конституирования (опыта)”. В некоторых случаях мы не избегали и таких эквивалентов, как “модифицируемое”, “интенция”, “референтность”, “информант”, “диспозиция сознания” и т. д., когда обнаруживали, что индийское философское мышление вполне соответствует современной европейской понятийной системе» (Там же, с. 8–9).
Современной – европейско-американской понятийной системе, уточнил бы я, глядя на все те слова, что использует Шохин для перевода с санскрита.
По этому поводу я бы привел замечание другого замечательного переводчика – С. Зенкина, переводившего Делеза и Гватари:
«Переводить concept – “концептом” – …в известном смысле вообще его не переводить» (Зенкин. Послесловие переводчика. // Делез, Гватари. Что такое философия? – С. 281).
А что все это значит? Да то, что эти наши русские умницы ученые – и тут я не иронизирую – давно не живут с нами в русском обществе. У них свое сообщество – русско-европейско-американских умниц – что-то вроде Олимпа, где собираются умнейшие, – своя жизнь и свой язык. Тайный язык, как и полагается в каждом молодежном сообществе. Пусть даже состарившемся.
Почему молодежном? Да потому, что это все – воплощение юношеской мечты о том мире, куда можно сбежать от родителей и вообще взрослых. Отвлекаться на рассказ об этом психологическом явлении мне сейчас не хочется, тем более, что для этого еще будет время. Важно другое – если русский человек захочет изучить Санкхью с помощью перевода Шохина – он или ничего не поймет, потому что перевод сделан не на русский язык, или же должен будет принять решение вступить в то сообщество, которое говорит на таком языке.