Введение в самопознание
Шрифт:
Сознание – словно магнит, действующий одним лишь фактом своей близости; благодаря свойству быть наблюдаемым оно становится собственностью Пуруши, своего господина. Поэтому безначальная связь Пуруши [с сознанием] и есть причина постижения им [содержаний] деятельности сознания.
Тем не менее эта [деятельность] сознания, будучи многообразной, должна быть прекращена» (I, 4).
И далее начинается школа прекращения деятельности сознания, которая по своей сути и есть школа йогического самопознания. Я не буду ее пересказывать, потому что, если исходные
Однако эта легкость дальнейшего понимания и заставляет меня вернуться к разговору о сложностях понимания «Йога-сутр». То есть ко второму пути их изучения.
Итак, «йога» Патанджали начинается: yogascittavrttinirodhah.
Когда Ауробиндо говорит, что истинная йога противоположна той, с которой вы, скорее всего, начали ее изучение, это означает, что начать надо не с асан, не с тела, а с ума, Буддхи и читты.
И как это ни странно, но «Йога-сутры» Патанджали и начинаются ведь именно с этого места, будто являясь продолжением мысли Ауробиндо. В вольном переводе это будет звучать примерно так:
Начнем изучение йоги
С Читтаврити ниродха,
то есть с отсечения метаний ума.
Наши ведущие индологи переводят понятие «читта» как «сознание»: «Йога есть прекращение деятельности сознания» в переводе Е. Островской и В. Рудого.
Островская и Рудой великолепные знатоки, и я склонен доверять им во всем, что касается древних индийских текстов. Но ведь при переводе существует две стороны, два языка: тот, с которого переводят; и тот, на который переводят. И как это ни странно, но иногда выражение оказывается более понятным для переводчика на языке оригинала, чем на родном. Почему? Потому что в родном языке может отсутствовать четкое понимание описываемого явления, и переводчик должен выбирать между двумя или более подходящими словами. Как осуществить этот выбор?
Слово есть лишь имя какого-то явления. Это если мы подойдем поверхностно. Если мы попытаемся присмотреться, то увидим, что явление нам недоступно даже для называния, если у нас нет соответствующего понятия. А что такое понятие? Понятие – это образ явления. Можно сказать, умственный образ, который вызывается именем.
И получается, что слово есть имя, но не явления, а образа явления, то есть понятия. А для явления именем будет само понятие о нем.
И вот, когда мы говорим о читте, мы налетаем на то, что ее переводят то как сознание, то как ум, то как мышление или даже разум и рассудок. Что это значит? Только одно: переводчики не знают, какому понятию принадлежит имя читта. Какому понятию в санскрите.
Это не совсем точно, потому что, читая того же Патанджали, можно выбрать из текста достаточно подробное описание читты. И любой внимательно читающий Патанджали переводчик произвольно и непроизвольно (подчеркиваю: непроизвольно) это описание видит и знает. Но затем начинаются трудности, потому что описание или образ некоего иноязычного понятия нужно соотнести с образами близких к нему понятий в родном языке. А их оказывается несколько и ни одно не совпадает с переводимым в точности. Какое имя выбрать? Какое подскажет чутье переводчика. А как быть уверенным, что это верное имя? Непросто это. Вот мы и имеем
А как же осуществить надежный перевод такого сложного понятия, как читта? Как ни странно, для этого надо перестать быть переводчиком. Следуя мысли А. Ф. Лосева, перевод – это, в первую очередь, понимание, особенно философского или психологического текста.
А что мы имеем в данном случае? Древнеиндийский текст? Текст йоги? Философский текст? Или текст психологический? Понятие читта, раз его переводят то как ум, то как сознание, явно является понятием психологическим. А это значит, что перевести его можно только с помощью определений соответствующих понятий, данных психологией.
Островская и Рудой люди широкой культуры и прекрасного образования. Я не раз замечал, как они показывали знакомство с психологической наукой. Следовательно, я могу предположить, что в данном случае их академический перевод отражает современные научные представления о предмете, и наука индология считает, что под именем «читты» у Патанджали скрывается то, что следует отождествить с пониманием сознания наукой психологией.
Но в таком случае лично мои знания об устройстве человека, приходят в возмущение. Что-то не так с «деятельностью сознания». Можем ли мы вообще говорить, что сознание действует? Или же это может относиться только к уму?
Разобраться в этом непросто, потому что современная академическая психология сделала все возможное, чтобы этот вопрос простым не выглядел. Чего стоит только определение сознания, которое дает «Современный словарь по психологии» Юрчука: «Сознание – апикально-высший уровень психического кодоинтерпретирования-кодоиндукциирования-кодоотображения налично-объективной реальности и контроля-саморегуляции, который присущ человеческим индивидам; как генезисно-социально-онтологическо-историческо-эволюционным субъектам-объектам» (Минск: «Совр. Слово», 1998).
Надеюсь, что Рудой и Островская исходили не из этого, язык не поворачивается сказать, определения.
Более привычное и соответствующее марксисткой науке определение дает словарь «Психология» Петровского и Ярошевского.
«Сознание – высший уровень психического отражения и саморегуляции, присущий только человеку как общественно-историческому существу. Эмпирически сознание выступает как непрерывно меняющаяся совокупность чувственных и умственных образов, непосредственно предстающих перед субъектом в его “внутреннем опыте” и предвосхищающих его практическую деятельность» (М.: Политиздат, 1990).
Как кажется, это гораздо ближе к пониманию Рудого и Островской; но по-прежнему остается вопрос: а может ли у «совокупности образов» быть деятельность? Как впрочем и у «уровня отражения»?
Как бы там ни было, но если мы говорим о возможности прекращения деятельности сознания, то должен быть деятель. И это или само сознание, или же нечто, что действует с помощью сознания. И тогда что-то неверно: либо перевод, либо определение сознания современной психологией. Как профессиональный психолог, я склоняюсь ко второму. Думаю, что Рудой и Островская использовали слово сознание не совсем в научном его понимании, но зато в точности в соответствии с образом, который складывался у них по древним источникам.