Вверх тормашками в наоборот-2
Шрифт:
Не хочется подниматься, плестись куда-то, думать, что делать дальше. Лимм, жалкий предатель, что притворялся великим учёным. Что было в нём настоящего? Что было такое в этом человеке, сумевшем обвести Леррана вокруг пальца?
Пиррия права: слишком большая самонадеянность. Лерран сейчас чувствовал себя слабым и беззащитным, как в детстве. Не хотелось нырять в прошлое, но мозг упрямо подсовывал картины и переживания, которые он поклялся никогда не вспоминать.
Нужно подняться во что бы то ни стало. Лерран делает усилие и отрывает голову
Он сидит, неловко прижав колени к груди. Его мотает из стороны в сторону, словно он пьян. Ни кустика, ни деревца, ни крохотной лужицы. Бездушный песок, мёртвый и бесконечный. И в этот момент Лерран понимает, что попал.
Может, он мёртв и сидит на Небесном Тракте? Никто никогда не рассказывал, как оно там, по ту сторону жизни. Но тело болело – болело так, что хотелось выть или зарыться в песок. Вряд ли мёртвые чувствуют боль.
– Если я не встану, то умру.
Он произнёс слова вслух, чтобы услышать себя. Собственный голос ему не понравился. Слишком слабый, срывающийся. Горло пересохло, язык распух и почти не шевелился. Лерран отдал бы всё за глоток воды.
Он поднимается. Тело не слушается, колени подгибаются, но Лерран встаёт. Шаг, следующий, ещё один. Раз, два, три. Шаг, ещё и ещё.
Лерран шёл и падал. Проваливался в обмороки, очухивался и снова шёл. Куда и зачем – без разницы, потому что вокруг нет ничего, кроме песка. Это шагало его упрямство, сила воли, строптивость. Но никак не сам Лерран.
Мозг в какой-то момент отключился. Не осталось ни одной мысли. Только счёт собственных шагов, да и то почему-то только до трёх. Раз, два, три. Раз, два, три.
Три слова вели его вперёд. Три слова стали знаменем. Три слова заставляли мышцы напрягаться и переставлять ноги. Наверное, так можно забыть собственное имя, забыть, кто ты и зачем появился на свет. Но зато три слова помогали жить и не сдаваться.
Она появилась из ниоткуда – смешная фигурка среди песка. Высохшие веки не спасали глаза. Лерран почти ослеп. Губы давно растрескались и кровоточили, но он ничего не ощущал. И когда почти перед носом замаячило нечто, он принял его за бред. До этого он не раз видел прохладные воды озера, падал на колени, желая смочить высохший рот в придорожной луже, но постоянно тыкался в жёсткий песок.
Ему пришлось наклонить голову, чтобы вглядеться. Фигура никуда не делась. Лерран протянул руку и коснулся пальцами негнущейся материи. Каменный идол посреди пустыни? Но тогда не слишком твёрд камень.
Фигурка качнулась навстречу, крепко ухватила Леррана за протянутую конечность. Из-под капюшона блеснули глаза. Больше он ничего не успел заметить – упал на колени и повалился на бок. Темнота накрыла его, избавив от коричнево-жёлтого месива.
Он очнулся возле
– Ну-ка, пей! – у смешной фигурки прорезался властный красивый голос.
Лерран схватил мех слабыми пальцами, прильнул к отверстию растрескавшимися губами. Пил и плакал от боли, никак не мог насытиться вкусной, слегка тёплой водой.
– Хватит, хватит, – проворчала фигура чуть грубовато и выхватила сосуд из рук. – Слишком много воды после такого может оказаться вредно сразу. Позже дам ещё.
Лерран вздохнул и осторожно лёг, подсовывая руки под голову. Не удержал гримасу боли: по телу будто стадо коров прошлось. Руки тоже ныли тупой болью.
Фигура заботливо подложила вместо подушки свёрнутый плащ, помогла опустить руки и накрыла лёгким одеялом. То ли от воды, то ли от костра, а, может, из-за одеяла холод начал уходить, и Лерран почувствовал себя толстым куском мяса – тяжёлым и неповоротливым.
– Спи, красавчик, – наверное, она посмеивалась, но он сейчас нуждался в её заботе, поэтому и смежил веки.
Не хотелось ни о чём спрашивать. Если он выживет, успеет узнать, кто его спас и приютил. Если бредит, какая разница, что за видения его окружили. Если умер, вообще нет ни в чём смысла.
Лерран очнулся от слепящего солнца. Скрипнул песком на зубах. Тело затекло и напоминало бесчувственное бревно. На миг его охватила паника: он не ощущал ни рук, ни ног, только сознание панически билось в висках и сжималось комком в горле.
Он не почувствовал биение сердца – вот что испугало его сильней всего. Значит, всё-таки умер.
– Тихо-тихо, – её голос не успокоил, а только добавил отчаяния.
Зачем она делает это? Зачем разговаривает? Хочет свести с ума?
– Ты чуть не погиб, красавчик. Не спеши, дай телу отойти.
Она проводит чем-то мокрым по лицу, и Лерран с трудом сдерживается, чтобы не слизывать влагу с распухших губ. А ещё он хочет увидеть её лицо. Нестерпимое желание, сроди жажде. И она, наверное, почувствовав, весело хмыкает и, повозившись, убирает тёмный платок с лица, а затем, помедлив, неспешно снимает плат с головы.
Рыжая, с красно-бордовыми перьями-всполохами. Пушистая, как одуван. Наверное, у неё мягкие волосы. К ним хочется прикоснуться, чтобы убедиться: она не бред, а действительно живая. Но руки его не слушаются.
Лерран вглядывается в склонённое к нему лицо. Широко расставленные глаза, похожие на спелые вишни. Носик-кнопочка, немного широкий, но аккуратный. Пухлый большой рот. А ещё у неё невероятные скулы. Высокие, как горы, острые, как лезвие стило. Тронешь – и, наверное, порежешься до крови.
Она не красавица, есть в ней неправильные линии, но притягательность зашкаливает. А может, он просто болен, и потому так остро воспринимает девушку, что спасла его от песка.
– Меня зовут Леванна Джи, – произносит она мягко, сверкнув глазами-вишнями.