Выбор оружия
Шрифт:
Они сели в джип, впереди водитель и Бледнолицый в панаме, на заднем сиденье Белосельцев, окруженный охраной, и в кормовом отсеке гранатометчики, выставив трубы, заряженные корнеплодами гранат.
Мчались по трассе, в стеклянных жарких вихрях, мимо выгоревших обочин, термитников, понурого мелколесья. И нельзя было думать о том, чтобы на ходу выскочить из машины и скрыться в лесу. С обеих сторон его сжимали крепкие плечи охраны. Машина с воем неслась, и его возбуждение и надежда сменились покорным ожиданием и смирением.
Лес кончился, и открылась белесая, изнывающая от жара равнина, в которую нельзя было убежать и укрыться среди чахлых колючих травинок. Машина встала. Бледнолицый стал вглядываться
– Выходим, – приказал Бледнолицый, когда джип застыл у обочины. – Пожалуйста, руки за спину. – Он вынул пистолет, пропуская Белосельцева вперед.
От дальней машины отделились две тени, двинулись им навстречу. Белосельцев всматривался в их мутные, омытые жаром очертания. Его передавали по цепочке, из рук в руки, чтобы доставить на какой-нибудь скрытый аэродром, где приземляются легкие самолеты ЮАР. В таком самолете он пролетит над Ресано-Гарсиа, опустится на военную базу, где сегодня же ночью его ожидает допрос.
Он шел по горячему асфальту, глядя, как выплывают из расплавленного воздуха двое идущих навстречу. И еще издали, не различая лиц, а только улавливая общие контуры, силуэты, пугаясь ошибиться, задохнувшись от невозможного, узнал Соломао и Маквиллена. Это были они. Впереди шел Маквиллен, в белом костюме, заложив руки за спину, нетвердой, изнуренной походкой. Следом Соломао, темный, упругий, покачиваясь в поясе, подпирая сзади Маквиллена, должно быть, стволом пистолета.
Они поравнялись. Задержались на миг. Белосельцев жадно осмотрел Маквиллена. Тот похудел, с синими подглазьями, с обвисшими порыжевшими усами, рыжеватой щетиной. Постарел и осунулся. Глаза его, синие, немигающие, смотрели на Белосельцева. В этом взгляде не было радости и изумления. Не было ненависти. Не было свойственной Маквиллену иронии и веселья. А было нечто, связанное с новым, обретенным в мучениях знанием. Как и у него, Белосельцева. Каждый из них был обязан своей жизнью другому. Оставался жить постольку, поскольку был жив другой. И эта зависимость друг от друга делала их близнецами. Где бы ни находился один, другой будет чувствовать его радость или страдание. И смерть одного вызовет моментальную смерть другого.
Они смотрели меньше секунды. Прошли, едва не коснувшись плечами. Маквиллена поспешно заслонил Бледнолицый, стал уводить по шоссе, туда, где напряженно и взвинченно ожидала охрана. Соломао потянул за рукав Белосельцева, заторопил, прикрывая сзади. Подошли к машине, где рядом с водителем сидел пулеметчик, а по обочинам солдаты держали под прицелом дорогу.
– Быстрей!.. – торопил Соломао. Плюхнулись на сиденье. Охрана вскочила. Военная машина развернулась и с воем ввинтилась в пространство.
– Виктор, брат!.. – обнял его Соломао.
Глава двадцать третья
Он вернулся в Мапуту и поселился в «Полане», в прежнем номере, с видом на океан. Из Центра пришла директива возвращаться обратно, в Москву. Самолет «Аэрофлота» отправлялся через три дня, и билет уже лежал на столе. Номер был все тот же, с тяжелыми гардинами, стерильными стенами, вазой на столе. И океан за окном был все тот же, бескрайний, туманно-синий, со множеством солнечных отпечатков, которые сливались у горизонта в длинный металлический блеск. Но он, лежащий на постели, поверх цветастого покрывала, был другой. Ему казалось, что его прежняя жизнь была полностью из него изъята. Тот человек, который раньше назывался Белосельцевым, офицер советской разведки, уроженец
После пережитого бессмысленно было возвращаться в Москву, являться на доклад к генералу, оформлять агентурные донесения, писать аналитическую записку, готовиться к следующей поездке. Куда-нибудь в Южный Ливан, в долину Бекаа, где на окопы «Хессболлах» пикируют израильские самолеты. Или в Никарагуа, в сельву Рио-Коко, где сандинисты отражают атаки контрас. Чудо, которое он пережил, избавление, которое к нему снизошло, исключали прежнюю жизнь. Требовали иной, искупительной.
Он лежал, глядя, как на потолке дрожат солнечные отражения волн, прозрачно мелькают водяные знаки океана, словно что-то сулят, о чем-то его возвещают. В дверь негромко постучали. На пороге стояла Мария.
– Я войду? – спросила она, быстро, испуганно оглядывая его, словно желала убедиться, что он невредим, не изувечен, не враждебен ей, ее появление не в тягость ему. В том, как она посмотрела влажными большими глазами, как мягко двигались ее дышащие губы и наклонилась на длинной шее маленькая темноликая голова, он с нежностью, изумлением, как в первую их встречу, обнаружил ее сходство с лесным пугливым существом, ланью или антилопой.
– Входи… Я рад… – Он смущенно запахивал полу халата, смущался своих худых голых ног, пропускал ее в глубину номера. Все эти дни, по возвращении в Мапуту, он ждал встречи с ней. Не решался поехать в пригород Матолла, где она жила. Надеялся, что она узнает о его возвращении, придет к нему сама. И она узнала, пришла.
Она села в кресло, поджав длинные темные, словно покрытые лаком ноги с круглыми коленями, чуть прикрытыми короткой зеленой юбкой. Ее полуоткрытой груди было свободно в просторной розовой блузе. На смуглой шее тонко мерцала ниточка жемчуга. Ее губы были перламутровые, как черная раковина, а на длинных, лежащих на коленях пальцах было несколько серебряных колец. Он осматривал ее радостно и смущенно, присев в стороне на кровать, чувствуя, как наполнилась комната ее цветом, дыханием, запахом ее духов, теплым движением воздуха. Будто она вошла не в дверь, а была внесена в окно вместе с водяным отражением света. Ее выплеснул океан, словно зеленую влажную ветку. Отхлынул, оставив вместо ветки таинственную чудесную женщину, о которой он непрестанно мечтал.
– Ты узнала, что я вернулся?
– Соломао сказал… Мы слышали о твоих злоключениях… Я узнала неделю назад… Всю неделю была больна… Я так рада…
Он не решался к ней подойти, не решался ее коснуться. Не знал, возможно ли это. Не изменились ли они за эти недели настолько, что их прежняя близость недопустима.
– Похудел… – сказала она, оглядывая его так, словно издали протягивала руку и оглаживала ему волосы, щеки, брови, тоже не решаясь приблизиться. – Было плохо?.. Я чувствовала, как было плохо…