Выдумщик
Шрифт:
Порой я побаиваюсь. Повод есть. Живу в квартире Одоевцевой, летом – на даче Ахматовой… Вдруг появится Николай Гумилев с карабином, с которым охотился на слонов, и рявкнет: «Отстань от моих баб!»
Коктебель! Каким счастьем было выйти после завтрака с маской и трубкой, и плюхнуться в лазурную воду, и плыть, глядя в пучину, в которой играли узкие солнечные лучи. Поднимешь из воды голову: впереди могучая глыба Кара-Дага, напоминающая, по мнению некоторых, бородатую голову Волошина, первого писателя, поселившегося тут.
И вот уже плывешь вдоль подводных скал, от волн раскачиваются на них длинные
Сердоликовая бухта, сверкающая сердоликами. Первая Сердоликовая бухта, вторая! Высочайшая, устремленная к синему небу, как труба, Разбойничья бухта. И вот, наконец, цель, которой достигает не каждый, – пустынная Львиная бухта, белый распластанный камень – лев, нависший над морем. Оставляя мокрые отпечатки ног, со стоном счастья ложишься дрожащей грудью на горячую его спину, распластываешься.
Поселок, изогнувшийся по берегу бухты, – вдали. В зелени – корпуса Дома творчества. И там сейчас – Василий Аксенов! Самое главное началось с того дня, когда все вдруг заговорили: «Аксенов приезжает, Аксенов приезжает!» – и он явился. Восторг переполнял меня – не только когда я его читал, но и когда видел. Элегантный, красивый, знаменитый, окруженный поклонниками – ежевечерними его слушателями: «…И гэбэшник говорит мне: „Этого виски я цистерну выпил!“» Уютный вечерний смех. Ласковый плеск моря. И Василий Аксенов, и островок счастья возле него. В душистых сумерках перед ужином на набережной у Дома творчества и вокруг него всегда клубилась веселая компания, и оттуда доносился его чуть скрипучий, но ласковый голос – и взрывы смеха.
С его приездом жизнь моя превратилась в сплошную муку восторга. Мы были слегка знакомы по Ленинграду, куда он порой наезжал к одной знакомой… Помню, как я вбежал в ресторан «Крыша» – и увидел его за столиком, рядом с ней. И я ее знал. Она позвала меня и представила нас. И теперь в Коктебеле я мучился – как бы не обратиться к нему слишком развязно, как это свободно делали все: «Вася! Привет!» – как будто мы друзья-кореша. Но и не поздороваться нельзя, если столкнемся нос к носу, будет как-то грубо, если не высокомерно. В результате, замучив себя, я вообще предпочел скрываться: в столовую пробирался позже всех через густые колючие заросли южных растений, чтобы не столкнуться с моим кумиром на асфальтовой дорожке – наверняка бы сморозил что-то не то и умер бы от стыда.
Даже на писательский пляж я ходил не как все – а только в самое пекло, когда все дремали в своих номерах после обеда. Пошел и в тот день. Пустынное, без людей, море казалось каким-то диким, доисторическим… И вдруг в конце пляжа я увидел Аксенова. Василий Павлович, видимо, тоже предпочитал купаться, когда никого нет. Приближается! «О, куда мне бежать от шагов моего божества?» – «Ну, как водичка?» – спросил он. Та встреча на пляже имела продолжение, еще больше обострившее мои восторги и муки.
Мы пришли к нему в номер, потом появились несколько коллег – москвичей, загорелых, красивых, уверенных. Принесли пушистые персики, коньяк. Поболтали. «Ну давай, Вася!» И он «дал»! Выпив стопку коньяку и дунув в свои роскошные пушистые усы, начал читать. То была упоительная «Затоваренная бочкотара»! Цветы у террасы, их сладкие запахи, теплое заходящее солнце, и – прелестная, неповторимая аксеновская проза, такая же «кудрявая» и веселая, как и он сам. Лучший день того праздника, который нам выпал в жизни.
11
…Позакрывалось вдруг все – и издательства, и Дома творчества! Работать – во всяком случае, в прежнем объеме – не хочет никто! Свобода! Куда податься?
Был у меня Фека, друг! Но, увы, он в тюрьме. И я уверен – по серьезному делу. С несерьезным он и не стал бы «пачкаться». Знаю его ранимую душу. Выйдет не скоро. А что ж я? Кто теперь выручит?
Да, наверно, лишь тот, кто уже выручил однажды – и наверняка при власти и теперь. Хотя и райком ВЛКСМ, возможно, закрыли. В самом передовом теперь журнале «Огонек» в каждом номере появлялись тревожно-радостные вести: «Воронежский обком КПСС на пленуме объявил о самороспуске». «Райком поселка Красный Кут сдался правоохранительным органам, предъявив убедительные доказательства своей коррумпированности. Ведется следствие». Ура! Мы победили!.. Но Юра, мой старый друг и последняя надежда, – надеюсь, не арестовал сам себя? Он всегда был не только умен, но и честен. Хотя – что творилось вокруг него? Откуда мы знаем? Не очень уверенно уже я свернул на тихую улочку, где Юра когда-то спас меня, не утвердив решение идиотов об исключении меня из комсомола. Но я-то есть! Да и он, надеюсь.
В дверях здания, столь же прекрасного, стоял мрачный охранник в черной форме, с непонятной эмблемой: череп, пронзенный молнией. В смысле, «прочищают мозги»? Боязно что-то.
– К кому?
Лаконично. Даже чересчур.
– А вы сам кто?
– Здесь спрашиваю я! – рявкнул он.
Ай, как страшно! Вряд ли и внутри теперь душевные люди. Но к этому, видимо, все и идет. Надо встраиваться.
– К Перову. Опаздываю.
– А-а. К этому!
Неласковы тут даже между собой.
Назвать ему все регалии, которые были у Юры? Но вдруг это уже наказуемо? В этой каше ничего уже не понять.
– Ладно, иди! – охранник махнул вдруг рукой.
Это, надо понимать – проявил чуткость, хотя форма подачи груба.
– Скажу там, как ты тут выступаешь!
И с этой угрозой я прошел. Хотя он даже не понял, какие претензии, глянул недоуменно. Откуда вдруг появилось такое количество охранников? Словно их время наступило…
Роскошное некогда помещение загромождено какими-то ящиками с бутылками. «Фанта». Не пробовал. Но знакомые – не советуют. Еще коробки. Газеты, пачки. Прочел у одной название – «Соловей». Не встречал раньше.
Вошел в зал… где когда-то решалась моя судьба. Но теперь почему-то трепета не чувствую. Видимо – огрубел. Когда-то просторное помещение заставлено столами, и за всеми уже – пишущие люди. Перед некоторыми стоят пишущие машинки, но у большинства – огромные ящики. Компьютеры, говорят. Как всегда – опоздал! Хоть бы один свободный стол!
Один стол, в дальнем конце, стоял «встречно», лицом ко мне. Лицо вроде знакомое. Но глаза дикие, всклокоченная борода… Юра?
– А что у вас здесь? – умело маскируясь под идиота, промямлил я.